Дидье Ковелер - Знакомство категории X

На этот раз мы играем без повязок и на радостях, что нам вернули зрение, не моргнув и глазом пропускаем три безответных мяча и даже не расстраиваемся. После матча мы знакомимся с соперниками, обсуждаем игру, они объясняют нам, как слепые «от рождения» обучают «потерявших зрение в результате несчастного случая» и тех, у кого «слепота прогрессирует»; рассказывают, как неудачно сыграли на чемпионате Европы, а мы их утешаем. В 2004 году они дебютируют на Олимпийских играх в Афинах, и мы обещаем, что приедем за них поболеть.

— Мораль дня, — подытоживает Копик во время разбора полетов, — у вас есть глаза, так пользуйтесь ими. И надеюсь, глядя, как они играют, вы поняли, чего вам не хватает. Вспоминайте почаще об этой команде, для которой футбол не просто спорт или джек-пот, и играйте для них. Завтра я объявлю стартовый состав на среду, но если те, кто в запасе, не осознают, что их роль во время матча так же важна, как и роль основных игроков, значит, вы так и не поняли, что сегодня происходило на скамейке противника. До завтра, господа. Сегодня вечером максимум три бокала вина, никакого пива, те, кто хочет бросить курить, ждут до четверга. Азими и Вибер, я еще не разговаривал с вами лично. В шесть и шесть тридцать в «Кафе дю Парк». Спасибо.

Разбитый, хромой, с ушибленным плечом, я ухожу со стадиона в приподнятом настроении. Домой, в Нейи, на своем кабриолете меня подбрасывает Мгана, сегодня утром он вдруг стал необычайно приветливым, при этом даже не извинился за прошлые оскорбления и, похоже, нисколько не смущен резкой переменой своих взглядов. Не знаю, что Копик рассказал ему обо мне во время собеседования, но теперь он меня уважает, интересуется моими делами, подбадривает, спрашивает, красивый ли город Йоханнесбург и во сколько ему заехать за мной завтра. Он несется так быстро, что я уже почти жалею о том времени, когда он считал меня конченым расистом.

Я прихожу в бар «Фукетс» на полчаса раньше, усаживаюсь в красное кресло. Вокруг на стенах висят фотографии актеров прошлых лет. Размышляю о жизни, до прихода Тальи успеваю выпить четыре колы. Она опаздывает на двадцать шесть минут. Подходит, целует меня в щеку, говорит, что с пунктуальностью у нее беда. Я ее успокаиваю: полчаса — с меня, полчаса — с нее, мы квиты.

— Гляди-ка, да ты красавчик, — удивляется она, не давая мне времени восхититься ее струящимся платьем бутылочного цвета с блестками, застежкой под горло спереди и открытой спиной, в котором она похожа на русалку.

— Ты же меня попросила, — отвечаю я. На мне дорогой льняной костюм пепельного цвета, мятый по фактуре, и черная майка. — Кстати, хорошо, что ты мне перевела.

— Что перевела?

— Эсэмэску.

— Что?

Я вытащил телефон и показал ей сообщение. Она вдруг резко отпрянула в сторону.

— Скажешь, как тебе удалось написать такими буквами, или это секрет?

Она побледнела. Наклонилась вперед и, вцепившись в телефон, принялась жать на кнопки, снова и снова просматривая сообщение. Я ее подначиваю, испытываю даже некоторую гордость, демонстрируя свою образованность и давая понять, что навел справки.

— Так как же тебе удалось отправить на французский мобильник сообщение на кириллице?

Она кладет телефон на столик и тихо-тихо отвечает:

— Это не я.

— Кто же тогда? С другими русскими я не знаком.

Она поднимается, поправляет платье, опять садится и заглядывает мне в глаза.

— Я украинка.

Достает пачку сигарет из миниатюрной сумочки под цвет платья. Я протягиваю зажигалку. Она закуривает, придерживая мою руку.

— Спасибо.

Я машинально отвечаю: «Не за что» — и вижу, что она чем-то сильно взволнована, хотя я веду себя как обычно. Высказываю предположение:

— Значит, ошиблись? Случайность.

В ответ она выпускает дым, словно предлагает мне решить самому. Я не сдаюсь:

— Ну и что это значит?

Она затягивается, тушит сигарету, сокрушенно вздыхает:

— Если бы я знала…

И опять какая-то странная интонация — либо знаю, либо нет. Есть ли в этих трех строчках вообще какой-то смысл? А если кто-то не просто ошибся номером, но еще и написал невесть что — нет, это уже явный перебор. Или она перестала понимать родной язык. За два-то года — не слишком ли быстро? Не хочу, чтобы она подумала, что я давлю на нее, спрашиваю, как прошла встреча с матерью Аннук Риба.

— Нормально. Она начала сеансы химиотерапии, три часа рассказывала мне про свою жизнь. Она так счастлива, что ее дочь познакомилась со мной — такой сильной, доброй, уравновешенной… Попросила в случае ее смерти присмотреть за дочкой. Что я, по-твоему, должна была на это ответить? На ней одежда как на вешалке: я даже не сказала, что одна плачу за квартиру. Вот такая я дура.