Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

В два часа ночи дом окружили двумя кольцами оцепления. Во внешнем стояли резервисты, с приказом стрелять, не раздумывая, а во внутреннем разместились курсанты школы Купермана. Прорваться сквозь первое кольцо у Хасана не было ни малейшего шанса, и второе поставили только потому, что так требовала инструкция. Ведь иногда случается и небывалое.

Полковник вежливо постучал в двери дома. Ответил недовольный мужской голос, Хасан, по всей видимости, не предполагал, что его обнаружат, и вел себя, как ни в чем не бывало. Конспирировался он тщательно, заметая следы, точно настоящий лис, но в ШАБАКЕ сидели опытные лисоловы.

— Отопри дверь и выходи, — приказал полковник. — Руки заложи за голову. Стреляю без предупреждения. Понял?

Тишина.

— Дом окружен, если ты не выйдешь сам, я прикажу взорвать дверь.

Прошло минут десять. Куперман подозвал курсанта и велел приготовить гранату. В это мгновение дверь распахнулась и Хасан в белой галабие, размахивая топором, бросился на полковника. Подбежав почти вплотную, он со всего маху запустил топор в его голову.

Полковник легко присел, пустив топор поверху, и вскочив, встретил прикладом автомата опускающийся нож. Затем перехватил руку и, используя инерцию Хасана, перекинул его через себя. Когда тело бандита переваливалось по спине полковника, он ощутил динамитные шашки, обвязанные вокруг его пояса. Медлить было нельзя, полковник, внезапно подломился, упал на землю, в падении выхватил пистолет и выстрелил прямо в голову Хасана. Пуля развалила ее на куски, кровь и белые ошметки мозга полетели во все стороны и набились в раскрытый рот Купермана.

— Я знаю, что такое вкус войны, — всегда говорил полковник, завершая свой рассказ, — и знаю, как пахнет труп врага. Тот, кто утверждает, будто это хороший запах — самый отъявленный лжец.

— Так вот, — продолжил командир базы. — Пришел приказ высоту освободить, вагончики убрать, площадку полностью очистить. Я послал туда бульдозер и роту резервистов, а они застряли. Там какая-то бешеная баба свирепствует, орет и плюется. Можешь разобраться, в чем там дело?

— Хорошо, разберусь.

Командир базы в свое время учился у Купермана, и звания был такого же, хоть занимал более высокую должность. Разговаривая с полковником, он никогда не позволял себе приказного тона, все его указания носили характер просьбы.

Спустя полчаса Куперман добрался до места, выключил двигатель, и слегка потянулся, пробуя, на месте ли второе сердце. Оно тут же отозвалось, тихонько тюкнув два раза. Полковник выскочил из машины и подошел к командиру резервистов. Увидев Купермана, тот вздохнул с явным облечением и принялся рассказывать. Рассказывать, впрочем, было нечего. Вагончики на вершине окружал высокий забор из колючей проволоки, а ворота были заперты на несколько замков. Поселенцы прятались внутри вагончиков. Рядом с забором стоял огромный бульдозер с поднятым ковшом.

— Она мне все лицо заплевала, — пожаловался командир резервистов. — Орет, как сумасшедшая. Я ей говорю, что сам из Маале-Адумим, тоже поселенец, но приказ есть приказ. А она… — он махнул рукой и еще раз провел пальцами по лицу, словно проверяя, не остались ли на нем капельки слюны.

— У меня, говорит, приготовлена канистра с бензином, если начнете ломать забор — подожгу себя и детей. Просто сумасшедшая и больше ничего.

— Пусть бульдозерист заглушит мотор и вылезет из кабины, — приказал полковник, направляясь к забору.

Стало тихо. Хлопал по ветру огромный израильский флаг, вывешенный на мачте посреди вагончиков, нестерпимо слепило глаза солнце, пересвистывались в низком кустарнике невидимые птицы. Между неплотно сдвинутых жалюзи на окне ближайшего вагончика блестели чьи-то глаза. Полковник приветственно помахал рукой и сделал приглашающий жест. Тишина. Он подождал еще немного и вдруг с необыкновенной ясностью, которая иногда опускается на человека, понял, что смертельно болен, и что жить ему остается совсем немного, и что эта тривиальная операция по выселению, возможно, его последнее задание в армии. Он стоял, оглушенный этой мыслью, когда дверь вагончика распахнулась, из него вышла женщина и решительным шагом направилась к полковнику.

Ей было давно за сорок. Волосы скрывала плотно сидящая на голове шапочка, брови почти отсутствовали, щеки слегка подрагивали от ходьбы. Крупный рот увял, хотя четко очерченные губы еще сохраняли форму, но морщинки уже разбегались вдоль углов и лучились под носом. Фигура женщины напоминала конус, начинающийся от горла. Просторный балахон синего цвета казалось, только подчеркивал этот конус.