Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

Математичка пришла в себе довольно быстро, а для Гены пришлось вызывать карету скорой помощи и под вой сирены и бешеное сверкание мигалок везти в травмпункт.

— Голова, — стонала несчастная жертва, прикрывая ладонью глаза, — о, моя голова!

Социальный работник появился у постели больного раньше врача. Вздыхая и ойкая, Гена поведал, как случайно, без всякой задней мысли налетел на учительницу, а она обругала его нехорошим словом и ударом по щеке сбила на пол. Нехорошее слово Гена решительно отказался повторить, поскольку произнести такое вслух, да ещё при взрослых, он просто не мог себе позволить.

По настоянию директора, примчавшегося в больницу с быстротой виноватого человека, пострадавшего обследовали на самой совершенной аппаратуре.

— Всем бы такое здоровье — резюмировал врач, получив результаты экспресс-анализа.

Но Гена закатил глаза и, откинувшись на подушку, тихонько завыл:

— О, моя голова, моя бедная голова…

— Да ведь он врёт! — не выдержала, наконец, математичка. — Он просто смеётся над нами, подлый, безжалостный негодяй!

Она, конечно же, была права. Ну и что? Можно подумать, будто объективная правота или неправота способны хоть на йоту изменить существующий порядок вещей.

— Если родители напишут жалобу в министерство, — прошипел директор, отвернув голову от кровати, — вам придётся получше узнать, как выглядят подлые и безжалостные негодяи.

Стоны и завывания внезапно прекратились. Приподнявшись на локте, Гена настороженно прислушивался.

— Где он?

Занавеска с треском раздвинулась, и в образовавшемся проёме возник не кто иной, как зубной техник Тетельбойм — отец пострадавшего. Его «русское» происхождение смог бы установить только великий сыщик в совершенстве владеющий системой разгадывания мельчайших деталей. Процесс мимикрии проистекал весьма успешно и зашел довольно далеко.

Выглядел Тетельбойм как типичный марокканский каблан-подрядчик из страшной «олимовской» сказки. Белая мятая футболка топорщилась, подпираемая изнутри густой шерстью, приспущенные штаны изящно открывали на одну треть вертикальную складку, завершающую спину. Брился он от подглазий до ключиц, ещё ниже смогла бы продраться только газонокосилка. Волосатые избытки путались в массивной золотой цепи, способной выдержать вес не только медальона, но и хорошего сторожевого пса. Впрочем, медальоном тоже не следовало пренебрегать; в пересчёте на зубы он смог бы украсить не одну пару челюстей.

Говорил Тетельбойм смачно: слова вылетали из его рта упругими толчками, словно рвота после крепкой выпивки. Сжимая в левой ладони неизменную пачку «Мальборо» вместе с зажигалкой, он небрежно покручивал на указательном пальце правой автомобильный брелок с эмблемой «БМВ».

Для незавидной роли отца пострадавшего ребёнка Тетельбойм держался чересчур спокойно. Настолько спокойно, что посторонний наблюдатель мог заподозрить неладное — например, острую недостачу родительских чувств. К счастью, посторонних наблюдателей возле постели больного не оказалось, а непосредственным участникам было не до физиогномических наблюдений.

— Ну-у-у? — спросил отец.

Пафос дальнейшей сцены не укладывается в скромные рамки нашего повествования. Кто больше виноват: ближневосточная жара или южный темперамент, свободные евреи в свободной стране или косность преподавательского состава, — поди разберись! Сетовать на способности рассказчика право ни к чему: пропуски в повествовании вызваны одной лишь заботой о душевном здоровье читателей. Сомневающимся в искренности последнего утверждения автор рекомендует приехать в Израиль, отдать своё чадо в школу и полной грудью насладиться опущенным пафосом.

Выяснив отношения с преподавательским персоналом, отец перевел усталый взгляд на Гену.

— Вставай и пошли домой.

Ать-два. Так прыгают тигры через огненное кольцо. Унизительно, противно, усы можно обжечь, но деваться-то некуда!

Гена обхватил отца за руку, социальная работница и директор замкнули праздничную колонну. Процессия медленно пересекла приёмный покой и уже почти достигла двери, когда старшая медсестра подала голос.

— Минуточку, — возопила она на чистом иврите с невыносимыми для европейского слуха горловыми, носоглотными и желудочными звуками, — а документы кто оформлять будет?

Под документами она имела в виду обязательство об оплате. Мелочно, конечно, скаредно и держимордно, а с другой стороны, что, кроме долговых обязательств, можно назвать документом?