Илзе Индране - Камушек на ладони. Латышская женская проза

Зато Вечелла помнила так ярко, что все еще чувствовала вихри под взмахами крыльев. Воздух был такой прозрачный и нежно-розовый, какой бывает осенним утром после сильных заморозков или весной после первой грозы. Она слышала свист своих крыльев. Меховые перья урчали как довольная кошка. В обтекаемом теле жила раскованная легкость. Не чувствуя земного притяжения, она летела над тремя звездами памятника Свободы, над петухом церкви Св. Петра, над крышами Дома печати, над телебашней. Выше нее было только сияющее небо. Глубоко внизу между шпилями и крышами она увидала себя. Она стояла с розовыми лентами в волосах и, смеясь белозубым ртом, глядя вверх кричала: «Журавли! Журавли! Жу-рав-ли-и…»

С лоджии утро выглядело почти таким же, как во сне. Может быть даже розовее, чем во сне. В теле Вечеллы еще дрожало чувство полета. Быть может, в прежней жизни она была журавлем?

— What are you looking at, my pretty little slut? [8] На что ты там глазеешь, моя чудная маленькая шлюшка? (англ.) — сказал «голос за кадром» и наконец во весь рост вошел в кадр. Хоть и одетый в бесполый халат, то был несомненно мужчина, однако не будем зря тратить время на осмотр его внешности, раз он присутствует в жизни Вечеллы лишь до утра. Ах да, утро ведь уже настало!

Из примерно дюжины синонимов для обозначения дамы древнейшей профессии больше всего Вечелле нравился шикарный — «куртизанка» и меньше всего пошлый — «шлюха». И хотя «шлюшка» далеко не то же самое, что «шлюха», притом со смягчающим, ласкательным «маленькая», ей вдруг захотелось плакать. Она чувствовала себя усталой — усталой как собака, вернее «сука», как она безжалостно себя аттестовала.

Мужчина скрылся в комнате и возвратился с бокалом.

— In vino veritas! [9] Истина в вине (лат.) — сказал он, как якобы говаривали древние римляне.

Вечелле так хотелось немножко выпить, но она знала, что пить во время работы не рекомендуется, и разрешила это противоречие чисто по-женски, еще горше заплакав. Ей не шло плакать. С размазанной тушью под глазами, покрасневшим носом и косящим глазом она выглядела некрасивой. Мужчина удивился — что он в ней нашел? Какому-нибудь жмоту могло прийти в голову — дескать, переплатил, но он был выше этого, выпил вино сам и встряхнулся. Ему почему-то стало грустно, словно своими слезами Вечелла заразила и его.

Перевела В. Дорошенко

ВИЗМА БЕЛШЕВИЦА (1931) родилась в Риге. Ее жизненный и литературный путь — путь сложной и даже трагической личности как в силу личных, так и литературных коллизий, что наложило печать на характер ее творчества. В. Белшевица была одной из первых латышских поэтесс, чьи произведения публиковались за пределами Латвии еще в те времена, когда латышей зарубежья называли предателями родины и когда появление произведений живущего в Латвии писателя в эмигрантской печати могло иметь непредсказуемые последствия.

Основные мотивы ее поэзии — это проблемы бытия личности, сохранение достоинства и самосознания народа. Автор целого ряда поэтических сборников, отмеченных высокой культурой стиха и мысли, В. Белшевица пишет и прозу — увлекательную, насыщенную юмором, с неизменно интригующим сюжетом. В сборнике рассказов и новелл «Рассказы Кикурагса» (1965) со своеобразным юмором показана жизнь рыбаков, различные ее коллизии. В драматических сюжетах новелл и рассказов сборника «Беда в доме» (1979) с тонким психологизмом, с юмором на грани трагического, раскрываются различные теневые стороны жизни, человеческие слабости. Замечательные отзывы получил остроумный художественный фильм «Из-за дурехи Паулины», снятый по мотивам рассказа В. Белшевицы. В свою очередь, три книги автобиографического произведения «Билле» с 1995 года занимают видное место среди популярнейших книг латышской оригинальной литературы. В. Белшевица писала также сказки для детей, пьесы, она — автор многих переводов стихов и прозы.

В. Белшевица — кавалер ордена Трех Звезд, ее произведения переводились на многие языки, особенно популярна она в Швеции, дважды (в 1996 и 2000 г.) была названа в числе соискателей Нобелевской премии.

Я плачу, а он говорит нет. Нет и нет. Ну почему, спрашиваю, почему, почему, ведь сам ты только об этом и думаешь? А он свое — нет. Ничего, кроме нет. Не как раньше, раньше хоть объяснял, что не след, мол, наведываться на старое пепелище, где все теперь на новый лад. Пусть это новое и нужно, и в конечном счете на пользу, все равно больно. Невыносимо. Нечего бередить раны, рушить воспоминания.