Илзе Индране - Камушек на ладони. Латышская женская проза

Шпильки из моей черной косы повысыпались, волосы липнут к мокрой шее и зудят о ножницах. Я вырвала три самых длинных волоса, крепко сплела их, перевязала цыплячьи лапы, закопала стакан поглубже. Старый передник под коленки, кухонный нож для сорняков, и через пару часов послеобеденной прохлады все будет по-людски — как уж у латышей, у кого могильные холмики цветут почти круглый год — настоящие святыни. Самое трудное потом встать с колен, листья и корни запихать в полиэтиленовый мешок и дотащить до помойки по ту сторону забора.

Но когда с этим молча, обдуманно и не спеша будет покончено и задолго до того, как автобус подойдет к остановке, вот тогда-то можно будет, можно вспомнить ласковый голосок невестки — мамулечка, тебе никуда, никуда ходить больше не надо! Сырок… сливочки… сегодня же… запрись изнутри… Ах, мамуленька, да ты не слушала, нарочно повернулась ушком ко мне, которое не слышит, ну, так посиди, по крайней мере, на лавочке на вечернем солнышке, как бы на автобус не опоздать. Ужас, мамочка, что еще ты собираешься делать?

Ну разве что руки позвольте вымыть и еще мешочек из-под земли, раз уж нынешним летом водой все луга, все канавы по обочинам полны. Слышала, слышала, невестушка, но не привыкла к такому елею, слова твои за чистое притворство приняла. Прости, Господи, грехи наши и дай соловью своим голосом распевать, да и ворону глотку не затыкай!

Как шагнула, оказалась по колено в том пруду, и хоть бы в воде, так нет — в скользкой, глинистой жиже. Старалась еще удержаться, нащупать локтем твердый берег, но рука увязла чуть не по плечо, так что и не шевельнуть. Только и всего, что правая рука хватается еще за поросшие травой кочки. Разве прошлым летом не строили здесь мостки, вроде бы даже и ступеньки цементировали, когда мы с внучками камыш резали и синих стрекоз фотографировали? Потоп нынешним летом не только в Германии и Польше, и наш старый кладбищенский пруд в озеро превратился. О, Господи, кричи же, мамуленька, зови на помощь! Хоть и вечер, но шоссе-то недалеко. Машины, так те несутся, словно о конце света спешат сообщить, а вдруг да окажется на дороге припозднившийся пешеход. Кричи, мамулечка, пока погибель твоя не пришла, сама понимаешь, со своими больными ногами ты только больше увязнешь. Да и как долго ты одной рукой удержишься, мамуленька, страдалица моя, зови на помощь, по шоссе вон какой-то мальчишечка на велосипеде мчится!

Ладонь еще крепче вцепилась в пучок острой осоки, пальцы то ли замерзли, то ли онемели, но сквозь исчертившие небо камыши виднеется на горе церковный шпиль. По крайней мере, стена белеет после весеннего ремонта. Подмога-то рядом. Он всегда с нами. Можно ли до Него докричаться, Его дозваться? Если Он так решит — свершится промысел Божий. Никто не заметит мою белую голову среди камышей и облаков, отражающихся в тихой воде. Ночью после изнуренного жарой дня налетит ливень грозовой, с церковной горки с одной стороны, с кладбищенской горки — с другой, от садов да с шоссе хлынет вода и сровняет впадину. Будь по-твоему, Рендий, будь по-твоему. Завтра Рита подойдет к окну… В пятницу еще засветло приедет Мурмулис с невестушкой и детьми… И все будет совсем не так, как я, гордячка, про себя решила и сама своей рукой вписала в завещание. Рукой, которая медленно стынет и все-таки не сдается. Недаром у меня пенсия северной выдержки, Ария меня все подзуживает, что только ради моих денег молодые со мной и возятся, в то время как другие матери чахнут в богадельнях или в своих домах брошены. Да, у меня есть деньги и я могу себе позволить. Да, и ПОСЛЕ ТОГО еще проявить свою волю. И — попрошу! Во-первых, никакого притворства, не гладить, не целовать стылый труп в гробу, разложившуюся старуху, к которой и к живой-то не очень хочется прикасаться, а к мертвой — лицемерное общество навязывает целый ворох обязанностей — на невестке черный платок вместо нарядной шляпки, траурные бантики на девочках, слезы прилюдно, чтобы родственники и соседи не говорили — не любила. Разве ж любила — не любила та влага, что всю жизнь корни питает и от которой крона зеленеет, или же как бурный поток пронесется, и нет ее. О прощать или не прощать мы, Рендий, сможем поспорить, когда встретимся там, где время на дни и годы не делится. Или ты о моих волосах? Да, волосы под землей дольше всего сохраняются. Ты, что, не видел, как три я обмотала вокруг стебельков? А похоронный парад да двуличие, представление для посторонних глаз не по душе мне, я могу позволить себе приехать в урне с огромного костра крематория, чтобы ни один чужой глаз не оценивал мое лицо или одежду, дорогой ли гроб да сколько венков. Господи, излишней роскошью кажется Тебе воля моя? Или Ты повелишь тащить меня чужим людям, сине-черную, распухшую и грязную, или разрешишь обмыть пожарным шлангом в городском морге на каменном полу, как моют машины? Мамуленька, чего ждешь ты, грешница, чего артачишься, зови на помощь, кричи, что есть силы, возле автобусной остановки стоит еще какой-то человек!