Анна Козлова - Все, что вы хотели, но боялись поджечь

Утром, проспавшись после виски, я вспомнила, что выгнала Григория Ивановича вон, и это обстоятельство наполнило меня какой-то даже решимостью. Я встала, приняла душ, выпила кофе, накрасилась и поехала в газету. Его на рабочем месте, как ни странно, не оказалось. Я оставила у секретарши заявление об увольнении по собственному желанию, после чего вышла на улицу и почувствовала себя необычайно свободной. Кажется, это случилось в четверг.

Моя свобода продолжалась вплоть до понедельника, 21.45, когда он позвонил мне из «Che», чтобы сообщить, что не представляет своей жизни без меня, безумно меня любит и, если я этого так хочу, готов на мне жениться. Я сказала, что подумаю.

Но через двадцать минут ему перезвонила и сообщила, что еду в «Che».

Мы провели очередную незабываемую ночь, несколько дней он жил у меня, а потом ему позвонила жена — она простила его. И он может вернуться домой. Что он и сделал незамедлительно. Разговор у нас случился в курилке на работе.

Выслушав важную информацию, я почувствовала, что у меня на глазах выступают слезы.

— Все, Гриш, — сказала я, отворачиваясь к урне, чтобы затушить только прикуренную сигарету. — Возвращайся. Я все равно так больше не могу. А там у тебя ребенок.

— Сашок… Я тебя так…

Я ушла, не дождавшись конца этой фразы, обещавшей быть очень утешительной.

Мы не виделись полтора месяца, за которые я наконец нашла себе приемлемую работу. Не знаю, что меня держало, но я никак не решалась зайти к нему в кабинет со второй просьбой об увольнении. И это учитывая тот факт, что мне каждый день звонили из журнала, в котором меня ждали, и спрашивали, когда же я наконец принесу им свои документы на оформление.

Предел наступил, когда в редакцию приехала его жена с обедом для него. В комнату, где я сидела с еще одной девочкой, служившей светским обозревателем, ворвалась секретарша и, понизив голос, сказала:

— Видали, а? Григорий Иваныча жена приперлась…

— Да ладно? — поразилась я.

— Я тебе говорю, — заверила она, — привезла какие-то судки с гречневой кашей. Страшная как я не знаю что, видимо, понимает, что на него тут много всяких охотников, хочет типа территорию пометить…

Я повторно написала заявление в присутствии секретарши, после чего собрала вещи и упорхнула из редакции навсегда.

На новой работе я сразу предупредила начальство, что мне нужен отпуск. Меня поняли и пообещали отпуск в любой понравившийся мне момент.

За год, проведенный с Гришей, я перестала ощущать себя личностью. Мне казалось, что меня расчленили и раскидали, я не знала, где я и как мне себя собрать. Да и возможно ли это в принципе? Я ловила себя на том, что не могу запомнить элементарных вещей, не могу разложить бумаги на столе, не могу выйти в магазин за хлебом.

Я выходила из дома и не помнила, зачем я вышла? Что мне нужно?

Я возвращалась в квартиру, матеря себя на чем свет стоит, и уже в лифте вспоминала, что дома нет хлеба. Я снова спускалась вниз, шла по направлению к магазину и покупала там все что угодно. Сгущенку, спрайт, сливочный сыр, журнал «ОК», но только не хлеб. Я забывала о хлебе. И эта херня повторялась изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту. Мой разум спал, мое тело пыталось сделать вид, что все нормально и жизнь продолжается. Хуево, но продолжается.

Без хлеба, без молока, без стирального порошка и «Калгона» я прожила до середины лета. Единственным, что я не забывала покупать, были сигареты. Даже алкоголь не мог с ними поспорить, потому что, иногда выпив оставшегося после визита шокированной моим состоянием подруги вина, я выходила в мир с целью купить еще алкоголя, но тут же об этом забывала и часами бродила по улицам с наушниками от айпода в ушах. Я даже не могла осознать, что страдаю, что мне плохо. Я этого не чувствовала. Мне просто казалось, что мой внутренний процессор выбрал режим тотальной экономии энергии, чтобы не сгореть.

15 июля я, как всегда, пришла с работы домой, помылась и включила телевизор. В этот момент в дверь позвонили. Я открыла, даже не посмотрев в глазок. Зачем это нужно? Если ко мне ворвется психопат и порежет меня на куски, наступит хоть какое-то разнообразие.

Но вместо психопата ко мне ворвался Гриша. Он прижал меня к стенному шкафу, шепча традиционный набор фраз: «Я больше не мог терпеть», «Я люблю тебя, Саша, люблю», «Как я по тебе скучал, как я тебя хочу», «Ты — моя единственная», «Все, малыш, прости, этого больше не повторится», «Я понял, что я не могу без тебя жить».