Владимир Файнберг - Итальянская записная книжка

Сверху уже слышался грохот набегающего состава.

— Маша! — Артуру показалось, что голос его слаб, и он закричал, — Машенька, я потерялся!

Маша, запыхавшаяся, возникла перед Артуром, ухватила за руку, быстро повлекла вверх по одной из лестниц к выходу на платформу #4, где уже стоял готовый тронуться серо–голубой экспресс, подхватила оставленные на краю платформы сумки, вбросила их в открытую дверь вагона, подсадила Артура.

— Не волнуйтесь! Вас встретят!

Артур не успел обернуться. Дверь с лязгом задвинулась.

Поезд быстро набирал ход.

Подняв сумки, он побрёл по вагону в поисках свободного места и нашёл его рядом с листающим журнал красивым седобородым человеком.

За окном штормила Адриатика, мутно–жёлтые волны накатывались на голые пляжи. Снова, как восемь дней назад, мчал Артура поезд по Италии. Впервые одного. Без Маши.

Уставившись в окно, он продолжал слышать свой жалкий голос — «Машенька, я потерялся!»

Это было окончательное признание своего инвалидства, старости, своей зависимости от Маши. От одной этой мысли, предполагающей корысть, Артур не смог сдержать стона.

Сосед, отвлёкшись от журнала, вопросительно глянул на него поверх очков. Он был ещё молод, несмотря на аккуратную седую бородку.

«Такого бы мужа Маше, — подумал Артур, откидываясь на спинку сиденья. — Должно быть, уже села в автобус. Счастлива, что сбагрила меня хоть на время. Едет в Лоретта на встречу с Папой. Как же я обрыд ей, будь я неладен.

…Казалось, ничто не предвещало беды. Казалось, путешествие по Италии будет безмятежно длиться после унизительного для Маши объяснения в ночном номере венецианского отеля.

Сейчас, сидя в поезде, мчавшем его вдоль штормового моря назад в Барлетгу, он все думал о том, что стремление никого собой не обременять, стремление к самоубийственной в данном случае независимости парадоксальным образом разрушило его отношения с Машей.

Артур Крамер не замечал, что невольно постанывает, как тяжелобольной, от почти физической боли при воспоминании о случившемся за последние дни. Попутчик, продолжая листать журнал, иногда деликатно косился на него.

В 20.40 восемь дней назад, выйдя из поезда, они очутились в теплыни расцвеченного фонарями флорентийского вечера, медленно шли вдоль состава, вглядывались в лица встречающих.

Алессандро среди них не было.

— Всегда повсюду опаздывает, — сказала Маша останавливаясь. — Обождём здесь, иначе разминёмся. В конце концов, у человека семеро детей.

— Маша, ты словно оправдываешься за него. На самом деле все это ужасно. Я ничего доброго не сделал этим людям.

— Вот придёт Алессандро, сами спросите у него, почему это так. Он ваших книг не читал. Вы для него — никто, — она кинулась навстречу не по–московски элегантно одетому Алессандро.

Он обнялся с ней, дружески поздоровался с Артуром и быстро повёл их через празднично шумящий вокзал к стоящему на площади видавшему виды микроавтобусу.

Яркие огни Флоренции, как планеты, проносились за стёклами. Маша, против обыкновения сидевшая впереди, о чём‑то говорила с Алессандро на итальянском языке, хотя за пять лет жизни в Москве он достаточно хорошо научился владеть русским.

— Алессандро, можете вы объяснить, почему в ваших общинах меня принимают как своего, ничего обо мне не зная, ничего взамен не требуя, не агитируя даже, чтобы перешёл из православия в католичество?

Артур выпаливал свои вопросы, зная, что они глупы.

Спокойно ведя машину среди сполохов огней, Алессандро ответил:

— Все человечество — один организм. Нет плохих, нет хороших. Это понятно для христианина. В Библии сказано — «Да будут все едино». Кроме того, вы — друг дона Донато и Маши.

Артуру хотелось, чтобы она обернулась, хотелось увидеть милое лицо, прощающую улыбку. Он думал о том, что появление в его жизни этой молодой, сильной женщины оказалось в высшей степени выгодным. Что бы он там, в отеле «Данубио», ни вещал, как некогда Онегин Татьяне Лариной, все‑таки выгодно было путешествовать за счёт её друзей, использовать Машу как носильщика, как переводчика, да ещё следящего каждую минуту, чтоб ты сослепу не залетел под машину, не потерялся.

«А ведь внешне все, кажется, было захватывающе интересно, замечательно. И во Флоренции, и в Понтасьеве, и в Пизе, и в Ассизи…» — подумал он, вытащил из кармана куртки уже изрядно обмятую записную книжку и стал при помощи висящей на груди лупы проглядывать записи последних дней.