Владимир Корчагин - Две жизни

— Боже, где это я? — наконец прошептал он еле ворочающимся языком.

— Не волнуйся, Сереженька. Пока ты в больнице. Но опасность миновала. Ты пришел в сознанье, это главное.

«Сереженька?.. — стесненная мысль разворачивалась с трудом. — Ну да, когда-то меня называли и так. Где-то в другой жизни. И это там, в той жизни была эта девушка, так похожая на Анастасию. Кажется, Софья… Но как же Анастасия, наши с нею встречи, наша любовь? Неужели все это было во сне? Или сейчас мне все только снится?»

— Соня… — нерешительно окликнул он склонившуюся над ним девушку.

— Я слушаю тебя, милый.

— Соня… А я не сплю? Ты не снишься мне?

— Нет, теперь ты окончательно проснулся. И я так рада…

— Но как же…

— Не надо пока об этом. Лучше тебе не волноваться. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но мы успеем еще поговорить обо всем. А сейчас… Выпей вот киселька, я сама сварила. — Она поднесла ему ко рту стакан, и он с наслаждением сделал несколько глотков, чувствуя, как все отчетливее и явственнее возвращается в полузабытую реальность.

Они сидели в больничном парке под сенью большого развесистого клена, и Софья, только что приехавшая из Ермишской партии в Рязань и сразу же пришедшая к Сергею в больницу, тихо, вполголоса продолжала начатый еще в прошлый приезд рассказ:

— Нет, это были не сны. Это были ясные, совершенно отчетливые воспоминания о том, что будто бы происходило со мной когда-то очень давно. Все осложнялось тем, что я совсем не помнила ни отца, ни матери. Детство мое прошло в одном из интернатов для сирот. И тогда, в детстве, я просто верила, что все это так и было. Ну а потом… Потом я поняла, что это всего лишь больное воображение, навеянное то ли услышанным, то ли где-то прочитанным, и старалась даже отогнать встававшие в памяти картины. Старалась до тех пор, пока не встретила тебя…

— И все-таки что это были за картины?

— Представь себе, я видела, да, словно действительно видела себя в прошлом дочерью богатого помещика — сначала резвой, непоседливой девчонкой, только и думающей, как бы провести нудную, чопорную гувернантку, потом воспитанницей пансиона благородных девиц, тоже не отличавшейся послушанием и благонравием. А по окончании пансиона, в первый же день возвращения в родовую усадьбу, встретила симпатичного сельского паренька и полюбила его. Полюбила на всю жизнь.

Но, сам понимаешь, каково было мне, единственной наследнице богатого барина, окруженной целой сворой служанок, горничных, лакеев, хранить в тайне это мое чувство и, несмотря на все запреты и препоны, встречаться с любимым. Счастье, что у меня в союзниках оказалась преданная и беззаветно любящая меня няня-кормилица из отцовских крепостных. Она и помогала нам встречаться в самых укромных и защищенных от посторонних глаз местах.

Однако шила, как говорится, в мешке не утаишь. И отец мой узнал о нашей связи. Расправа была коротка. Меня отправили к родственникам отца под Краков. А любимого моего забрили в солдаты. В имение я вернулась лишь несколько месяцев спустя. Дмитрий был давно уже в солдатах, дядя Егор и тетя Глаша, усыновившие его и любившие меня как дочь, умерли друг за другом, не перенеся разлуки с сыном. Умерла и моя кормилица. Я бы тоже, наверное, покончила с собой, но… под сердцем у меня билась уже новая жизнь, наш с Дмитрием сынок… Когда родители узнали об этом «неслыханном грехе», меня срочно отправили в одну из дальних отцовских деревень, где и увидел свет мой Митенька, сынок. Да, я так назвала его в память о своем любимом, о судьбе которого не знала, да и не могла абсолютно ничего знать.

Не знаю, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь. Но в это же примерно время умер мой отец, и сердобольная матушка сейчас же распорядилась, чтобы мы с ее внуком возвратились в родовую усадьбу. Трудно сказать, что у нее были за планы относительно нашей дальнейшей судьбы. Но Митенька не прожил и полных трех месяцев. Это был уже конец всему. Ничего больше не привязывало меня к опостылевшей жизни. Единственное, что я могла сделать, это распорядиться — да, теперь я могла и распоряжаться — похоронить его там, где мы фактически обручились с моим любимым, на спуске из усадьбы к реке. Да ты видел этот надгробный камень… — Софья прикрыла лицо руками, голос ее прервался.

Несколько минут прошло в молчании.

— А дальше? Что было дальше? — несмело напомнил о себе Сергей.

— Все, что произошло в течение последующего года, в памяти отпечаталось почему-то очень смутно. Вспоминались лишь бесконечные визиты врачей, горы лекарств, скорбное лицо матери… И наконец последнее отчетливое видение: я в жаркой смятой постели, кругом свечи, слезы родных и близких, крест священника перед самыми глазами. Видимо, это и был мой последний день…