Владимир Корчагин - Две жизни

— Что ты! Здесь мягче, чем на пуховой перине. А уж коль ты все-таки снял рубашку, положи ее мне под голову, чтобы сена в волосы не набралось. Вот так… А теперь ляг ко мне поближе. Слышишь, как там льет? От одного этого у меня мурашки бегут по спине. Погрей меня, Митюша.

Он лег с ней рядом, легонько приник к ее бочку:

— Будь покойна, здесь нам никакой ливень не страшен.

— Особенно с тобой, — прошептала Анастасия. — А какой ты, оказывается, горячий, Митюша, — она провела рукой по его голой груди, плечам, обхватила его шею и вдруг прижалась к нему всем телом.

— Желанный ты мой! Любовь моя! Ох, Митюшенька… — голос ее прервался, по телу прошла волна страстной неги.

Дмитрий также почувствовал, что все в нем напряглось в каком-то страстном порыве, выплеснулось за грань того, что было в его власти. Он почти бессознательно прилег ей на грудь, начал целовать глаза, шею, плечи, ласкать спину, живот, бедра. А она все теснее прижималась к нему, шепча какие-то теплые слова и мелко вздрагивая в ответ на его ласки.

Тогда он принялся целовать ее в губы, нее жарче, пса напористее. Она отвечала ему тем же, и теперь уже сама старалась прижать его к себе. Дыхание ее стало частым, прерывистым, глаза почти закрылись в сладкой истоме. И вдруг тихий стон вырвался у нее из груди.

Он словно очнулся:

— Что с тобой, Настюша?

— Пуговки, Митя… Пуговки на блузке… Больно от них мне. И тебе, наверное…

Теперь и он почувствовал, как что-то жесткое, неудобное впивается в тело.

— Сейчас, сейчас! — он приподнялся над ней, нащупал злосчастные пуговицы, расстегнул одну, другую, попробовал сдвинуть их в сторону.

— Нет, — замотала головой Анастасия. — Так не получится. Сними совсем… Блузку сними!

Он расстегнул оставшиеся пуговицы, осторожно стянул с нее блузку и так и замер, потрясенный тем, что увидел в полумраке тесной норушки. Под блузкой оказалась лишь тонюсенькая шелковая сорочка и кружевной лифчик, а под ними… Под ними отчетливо проступили тугие, упруго-округлые холмики грудей с темными, будто подсиненными, упрямо упершимися в ткань сосками и узкая разделяющая их ложбинка с крохотной родинкой у основания шеи.

Анастасия была чудо как хороша. Нет, не просто хороша, она была самим совершенством, созданным Богом на земле. Такое Дмитрий не мечтал увидеть даже в самых тайных, самых сокровенных желаниях своей души. На миг он словно оцепенел от всего увиденного. Но та же властная сила, не подчиняющаяся ни воле, ни рассудку, но, очевидно, также данная человеку Богом, подтолкнула его стянуть с Анастасии и сорочку, и тесный лифчик, после чего он стал покрывать поцелуями и божественные холмики, и соблазнительную ложбинку между ними, и мягкий, податливый животик. А она, словно забывшись в сладкой истоме, лишь тихонько постанывала, судорожно теребя обеими руками его вихры…

Теперь между ними осталась одна-единственная преграда: его грубые пестрядинные штаны и ее шелковая плиссированная юбочка. Но пала бы, наверное, и эта преграда, если бы Дмитрий не заметил вдруг, что вход в их норушку неожиданно вспыхнул каким-то ярким, огненно-красным светом. Что там такое?!

Он чуточку отстранился от прижавшейся к нему Анастасии:

— Настенька, подожди немножко, я выгляну, что там случилось.

— А что такое?

— Не знаю, но, кажется, что-то неладно.

— Ой, в самом деле! Что бы это могло быть?

Юноша выбрался наружу и вмиг похолодел от ужаса: в стог, что стоял рядом, должно быть, ударила молния, и теперь он пылал, как гигантская свеча, рассыпая во все стороны снопы искр.

Дождь, оказывается, давно прошел. Черная туча стремительно уходила за реку. В воздухе не было ни ветерка. Но стоило ему подуть в их сторону, как пламя перекинулось бы и на стог, в котором они укрылись.

— Настя! Настюшка! — крикнул он. — Выбирайся скорее наружу. И всю одежонку прихвати. Тут, оказывается, такое…

Анастасия не заставила себя ждать. Боже, до чего она была прекрасна испуганная, растерянная, полураздетая в свете гигантского факела пожара. Дмитрий готов был упасть на колени и молиться на нее как на неземное божество. Но она уже взяла себя в руки:

— Да, вовремя ты спохватился, Митя. Бог миловал нас. Вот твоя рубашка. И не смотри на меня, пока я приоденусь. Вот так… А теперь — бежим! Бежим, бежим, а то, не ровен час, нагрянут сюда косари, попробуй докажи им, что мы тут ни при чем.

Она первая припустилась по мокрому лугу и остановилась лишь под знакомой ивой.

— Вот теперь окончательно приведем себя в порядок. Как я, не очень похожа на бабу-ягу? — усмехнулась она, поправляя рассыпавшиеся волосы.