Фелипе Рейес - Размышления о чудовищах

— Смотри, если Пуэрто-Рико потом такой же, как этот, о котором я тебе говорил, это дерьмо, эта, Колумбия, мне о ней одна шлюха рассказывала, из тех, что оттуда, — и это казалось морфосинтаксической загадкой, с призом в миллион для того, кто ее разгадает, и никто не мог уследить за нитью речи Николаса, если, конечно, столь высокого названия заслуживает то, что выходило у него изо рта:

— Мне кажется, эта штука, самолет, мне, когда я, на такси своем…

Через огромные окна мы наблюдали, как отправляются в полет самолеты. (Это священное изящество цапли, с каким взлетают самолеты…) (Держа курс на разнообразный мир, самолеты…) И почти на час позже, чем было предусмотрено по расписанию, мы вошли в синтетическое брюхо Боинга-747, держащего курс на один из островов Карибского моря, — в общем, кто бы мог подумать.

Во время полета наши новые друзья начали бурно проявлять свою натуру, полагаю, отчасти потому, что Хуп, едва только поднявшись на борт, положил каждому из нас на ладонь по паре таблеток спида:

— Лучше примите-ка это, ребята, ведь от снотворного в самолете можно только шею вывихнуть. Отоспимся еще, как ящерицы, когда доберемся до Сан-Хуана, — и все мы проглотили таблетки, включая Мартина, таксиста, борца с пороками, потому что, хорошенько рассудив, понимаешь, что лучше весело провести ночь в самолете, чем болтать башкой, как кукла… По крайней мере теоретически, ведь иногда реальность оказывается гораздо сложнее любой теории.

— Бесконтрольная энергия, ребята. Мы — бессонная команда и подадим пример этим бездельникам, укладывающимся спать.

Подадим пример, да. (А как же?) Таксист Мартин, к примеру, привыкший болтать с клиентами, стал развивать на своем троглодитском языке эпическую серенаду перед десятком осоловевших пассажиров — он пытался изложить им свои потрясающие методы по поддержанию порядка в ночном городе, вавилонском царстве алкоголизма, дикой необузданной проституции и быстрых ножей. Мартина, справедливого таксиста, ночного бродягу, видели то там, то сям, в проходе самолета, со стаканом бренди в руке, в позе цыганского халифа — он рассказывал туристам эпопеи с тарабарским синтаксисом до тех пор, пока очередной турист не объявлял, что хочет поспать или посмотреть фильм, и тогда Мартин переходил со своей эпопеей к другому креслу, делая гомерический круг. Со своей стороны, Франки Татуахе беспрестанно подавал всем пассажиркам знаки, что хочет трахнуться, — в качестве предпочтения у него выступала вся команда стюардесс, — и разгуливал по самолету в одних подтяжках вместо рубашки, чтобы похвастаться своими татуировками в укуренно-рокальном стиле, в надежде, что какая-нибудь дамочка, помешанная на сексе, предложит ему перепихнуться в туалете.

Так вот, а больше всех обратил на себя внимание во время полета Кинки.

— Правда, что ты коп?

И я ответил ему, что, пожалуй, да, — признаю, что сказал это с вызовом, с тем же самым вызовом, с каким домашняя собака говорит домашней кошке:

— Эй, ты, кошка, я не стану ломать тебе позвоночник на восемь частей, хотя и стоило бы, потому что я — домашняя собака, а ты — домашняя кошка. Но не забывай: собака тут я.

(Примерно так.)

— Значит, мы зарабатываем одним и тем же, — заключил Кинки, и я сказал ему, что это как посмотреть. Я спросил у него, не возникло ли у него проблем с получением паспорта, потому что типам вроде него у нас это бывает непросто.

— А меня никогда не ловили. Я — невидимый кошмар для общества.

Сразу же становилось заметно, что Кинки обладает умом того типа, который мало что общего имеет с цветастым подмиром абстрактного, — скорее, с дикой логикой жизни: уверенный ум грабителя. По крайней мере до десятой порции виски…

Начиная с десятой порции виски, у Кинки начались проблемы сосуществования со стюардессами, но не из-за того, что в крови у него было несколько миллиграммов спида и десяток стаканов виски, а потому что ему не давали одиннадцатый: виски закончился и оставался только бренди, к которому щедро прикладывался таксист Мартин, привыкший, как лунатик, пьянствовать в пустынных утренних тавернах.

— Сеньор, у нас не осталось виски. Есть только бренди, — настаивали стюардессы, но Кинки не соглашался с этой теорией несуществования виски и выживаемости бренди, несомненно, потому, что не читал Анаксимандра, который придерживался того предрассудка, что все вещи в конце концов превращаются во что-то и уступают свое место другим, чтобы поддерживать таким образом равновесие вселенной: огонь уступает место пеплу, пепел — земле, виски — бренди…