Алексей Ковалев - Сизиф

Надо сказать, что Гера преследовала своего пасынка Геракла с самого младенчества, в котором также есть событие, способное вызвать недоуменное пожатие плеч. Мне придется еще раз назвать имя Амфитриона, который, как вы помните, уговорил Кефала использовать волшебную собаку в погоне за кровожадной лисицей, а позднее неловким броском дубинки убил своего тестя. Приняв его облик и превратив одну ночь в три, к жене Амфитриона, Алкмене, в отсутствие супруга явился сам Зевс. По возвращении муж заподозрил неладное и в прохладном поведении жены, и в ее неправдоподобных объяснениях. Прибегнув к помощи ясновидца Тиресия, тоже упоминавшегося выше, он узнал правду. Алкмена тем временем родила с разницей в одну ночь двух мальчиков. Затянувшиеся и тем не менее одновременные роды сыновей от разных отцов тоже достойны внимания, но настоящее недоумение приходит, когда нам рассказывают о способе, использованном Амфитрионом, чтобы узнать, который из них его наследник. Он запустил в постель младенцев двух змей, справедливо посчитав, что родная кровь если не умрет от ядовитого укуса, то проявит себя самым постыдным образом, тогда как его сводный брат поведет себя, как мужчина и божий отпрыск. Ификл побежал, Геракл вступил в борьбу и задушил гадов.

Остальные похождения Геракла хорошо известны, и, чтобы держаться по-прежнему в отдалении от триумфальных событий, мы ограничимся одним его именем. Отметим только, что вспышки ревности, овладевавшие время от времени женой Зевса Герой, приносили Гераклу немало хлопот. Так, его знаменитые подвиги были добровольной расплатой героя за убийство собственных детей в припадке безумия, тоже внушенного ему Герой. С этими смертями давайте примиримся, ибо наивно задавать вопросы безумию.

Но вот одно позднее событие в жизни матери Геракла, Алкмены, может служить дополнительной иллюстрацией бессмыслицы. Геракла уже не было в живых, а оставшиеся дети его спасались от преследований Эврисфея, который все никак не мог свыкнуться с мыслью, что лишился такого исполнительного и могучего слуги, смиренно выносившего любые подлости и в конце концов совершившего вместо десяти положенных подвигов все двенадцать. Однажды афиняне, вступившись за потомков героя, помогли им избавиться от преследователя. Самого Эврисфея настиг сын Геракла Гилл и привез его голову бабушке, которая выколола у нее глаза ткацким челноком. Но обо всем этом довольно сказано — как часто повторяют древние повествователи, вежливо скрывая, может быть, понятное раздражение.

Суть в том, что примеров бессмыслицы хватает и без крайних поступков, лишающих жизни или жизненно важных функций как наперед, так и задним числом.

Некто Главк — это имя встречается много раз и принадлежало самым разным людям, но тот, о ком идет речь сейчас, ничем особенным не отличился, — так вот Главк, еще один из сыновей критского царя Миноса, будучи ребенком, погнался за мышью, упал в бочку с медом и утонул. Из-за одного этого недоразумения, мягко говоря, не стоило бы, наверно, прибавлять лишнее имя к сонму Главков, да и ко всей бесчисленной галерее лиц, действовавших в мифологические времена. Хотя у того злополучного мальчишки, вся судьба которого состояла в прыжке через ров навстречу смертоносному возмущению отца, тоже было имя — Токсей.

На этот раз, по крайней мере, бочка с медом не оборвала жизнь недотепы. С помощью гадателя Полиида, жившего в пелопонесском Аргосе, в западной части кольца, в которое оправлено Эгейское море, отцу удалось не только найти мальчика, но и оживить его. Наградой же спасителю был запрет возвращаться домой, пока он не научит Главка искусству прорицания. Полиид выполнил требование, но перед тем, как отплыть в Аргос, попросил ученика совершить ритуальный жест приплевывания, сказать «тьфу» в рот учителю. Тот послушался и забыл все, чему был обучен. В этом легкомысленном, последовательном зачеркивании двух нешуточных даров — жизни и ясновидения — как раз и состоял смысл существования малолетнего Главка.

Но довольно об этом в самом деле. Мы ведь замечаем, как жадно наш мозг пользуется нелепостями, чтобы злословить по поводу того, что понимать не обязательно. Отточив остроумие на мелочах, мы, чего доброго, рискнем испытать свою иронию на более значительных сюжетах. Но нетрудно сообразить, что долгое, тяжелое давление людского скептицизма давно могло бы отцедить эти досадные семечки в частое сито забвения. Этого не произошло, раздражающие глупости по-прежнему соседствуют с безукоризненными подвигами, превращениями и сплетениями судеб, божеских и человеческих. И может быть, стоило бы признать еще один факт: все наши попытки высечь искру смысла, чиркая по мифу кремнем иронии, разогреть его на огне собственных идей, чтобы он, размягченный, вылился в полезные здравому сознанию формы, или отжечь его в звонкую теорию долгим калением научного анализа, — все эти усилия пропадают даром. Изрытый выбоинами, потрескавшийся и закопченный миф сохраняет прежнее достоинство, наводя на мысль о том, что в своих пластически-развлекательных формах он просто не осязателен и, стало быть, служит знаком какой-то другой реальности.