Алексей Ковалев - Сизиф

— Бешеная, бешеная собака! — повторял Язон, закрыв лицо ладонью.

— Но дай мне спросить тебя, Сизиф, как бы ты поступил, оказавшись на месте Язона после всех испытаний, лишившись обоих родителей, убитых кровавым подлецом, глядя на поседевшую от горя, сошедшую с ума бабушку, которая тебя больше не узнаёт, что сделал бы ты?

Ответ был очевиден, и те мгновения, в которые он удерживал его в себе, дались Сизифу нелегко. Он вовсе не был мягок душой, дома в Эолии ему приходилось видеть жестокие расправы с теми, кто нарушал законы, посягая на человеческую жизнь, и сердце его не дрожало. Он не колеблясь использовал бы свою силу, чтобы защитить от опасности жену и детей. Но почему так старалась эта женщина убедить его в своей правоте, доходя в чрезмерном усердии до того, что сама предписывала подобающие ему чувства и даже движения? Тут угадывалось иное, не совсем ясное намерение завоевать его расположение, сделать союзником не только в справедливом сыновнем гневе, но и в каких-то более сложных, может быть, менее достойных делах. Ответить было проще простого, и это стало бы выражением его самых искренних чувств, но вместе с тем в эти чувства без всякой нужды успела вмешаться чужая воля, а потому Сизиф медлил, скрывая ощущение ловушки за естественным жестом недоумения, как бы не находя слов для соответствующей меры возмездия. Однако не было больше ни тени улыбки во взгляде, с которым продолжали следить за ним глаза цвета черного мессенского винограда, с ресницами, уходившими к вискам. Надо было отвечать, чтобы не оскорбить царствующих особ предосудительным безразличием.

— Как видно, воображение мое слишком слабо, чтобы я мог представить себе всю муку, испытанную твоим супругом, — сказал он. — Я не знаю, как поступил бы на месте Язона. Одно лишь ясно — человек, совершивший все то, о чем ты говорила, не заслуживает места среди людей.

— Он его лишился! — закричал Язон, вскочив на ноги. — Будь он даже сыном Посейдона, гад издох. И когда измерит его судьбу великая Фемида, эта гнусная смерть не перевесит его грехов.

— Достойный царь Эфиры, — начал вновь Сизиф, боясь упустить слабую догадку, которая могла бы объяснить задержку с ответом, сильно смутившую его самого, — кто же теперь управляет Иолком, если тиран наказан, а единственный законный наследник трона обременил себя властью над другим городом?

Язон, все еще во власти чувства мести, столь щедро удовлетворенного, казалось, не понял, о чем его спрашивают, и повернулся к Медее.

— Ты, вероятно, как и мы в свое время, был так потрясен ничтожеством ублюдка, что не обратил внимания на мои слова о простодушии и искренности моего супруга, — сказала она. — Вернувшись из Колхиды, он распустил всех своих спутников. Он надеялся, что Пелий сдержит слово, и пришел к нему один. Но не забывай, что тот все еще сидел на троне, владея огромным войском. Надо было бы начать войну, чтобы убрать его силой. Не таков Язон, чтобы подвергнуть город подобной напасти, даже во имя своих горестно погибших родителей. А люди неблагодарны и редко отличают ложь от правды. Ты испытал на себе их злобную глупость. Жители Иолка отвыкли от настоящего царя, память их оказалась короткой. То, что было справедливым возмездием, показалось им новым преступлением. Но, слава богам, здравый смысл и мудрость еще не покинули этот мир. Когда Коринфу понадобился преемник, он знал, что лучшего царя, чем Язон, ему не найти.

— Я не жалею об Иолке, — заявил успокоившийся Язон. — По правде сказать, я не узнавал людей в городе. Они стали так же трусливы и лживы, как их фальшивый царь. Но с ними у меня не было спора. Их чернолицый тиран — вот кто заслуживал казни. И да будут вечно благословенны великие боги, давшие мне в Колхиде эту страстную женщину. Ее находчивость не раз меня спасала, а в этот раз помогла нам не тратить времени, чтобы довести до конца то, чему надлежало случиться.

— И довольно об этом, — мягко продолжила царица речь своего супруга. — Мы мало что можем совершить, когда бы не было на то воли богов. Они знают, что кому положено. Одним — короткое торжество и позорная смерть, другим — подвиги и мирное царствование, третьим — необычайно долгая молодость. — Медея помедлила, не ожидая ответа, вот уже в который раз намекая Сизифу на какой-то неясный взаимный сговор. — Мы хотели бы еще услышать от тебя совет, — говорила она. — Не думаешь ли ты, что люди Эфиры слишком долго жили в страхе за судьбу своего города? Не кажется ли тебе, Сизиф, что было бы хорошо разом положить конец и их тревогам, и пустым, но назойливым сетованиям в Иолке? Что, если мы увековечим мудрость Коринфа, назвав город его именем? Пусть добрая слава о нем погребет под собой его семейные несчастья, а заодно послужит началом новой эры и нового царствования.