Алексей Ковалев - Сизиф

Особого внимания заслуживает то обстоятельство, что мысль о создании человека возникла не у самого Зевса, а у случайного члена семейства титанов, сына Иапета и океаниды Климены Прометея. По существу, это был частный случай той же стратегии, которая заявляла о себе с самого начала. Упоминая о том, что Богу потребовалось трансформировать свою бескрайнюю творческую силу в последовательную череду практических исполнителей, мы ведь вовсе не хотели сказать, что Он не способен был все осуществить сам, без помощников. Но по замыслу Его каждый следующий слой бытия должен был обладать все возрастающей степенью независимости. Мир, созданный непосредственно Творцом, навсегда сохранил бы отпечаток его довлеющей воли и оказался бы бесполезным для достижения цели, которую призвано было осуществить Воплощение. Венцом его предстояло быть существу, наделенному абсолютной свободой, а эту задачу не мог выполнить ни один владыка мира, в зависимости от которого эта тварь всегда оставалось бы, сколько бы ни бунтовала и ни рвалась на свободу. По существу, эту задачу не мог выполнить никто из богов, свободное существо должно было возникнуть как бы само собой из нескольких встречных усилий, не вполне точно направленных, действующих по касательной к будущему микрокосму, предназначенному отразить в себе, как в капле воды, все мироздание, включая саму первопричину. Неважно было, и кто скажет первое слово, почему и называют несколько имен.

Прометея стоит предпочесть уже потому, что его нельзя даже считать настоящим богом. Это был маргинальный дух, по происхождению принадлежавший к титанам, но в переходный период вставший на сторону Зевса и немало способствовавший установлению его власти. Все это означает, что ему свойственно было некоторое свободомыслие. Отношения с новым порядком были благоприятными, и неожиданная идея, высказанная им Зевсу, была оценена как смелая, но интересная. Прометей указал Олимпийцу на то, что среди живых существ, обитавших в лесах, водах и небесах, нет таких, кто мог бы размышлять о великих вещах, мудро распоряжаться богатствами природы, кто был бы подобен духам и гигантам или даже самим богам, но существовал бы целиком в рамках земного бытия и оставался смертным. В общем, он очень умно, ненавязчиво намекнул высшим властям на очевидную пустующую нишу и, стало быть — на их нерадивость. Боги сразу поняли, о чем толкует Прометей, а качество, упомянутое им последним, сыграло, может быть, самую важную роль в быстром решении олимпийцев. Мысль о существовании собственного подобия должна была пронизать богов жутким восторгом, как перспектива пройти по бревну над пропастью, смертный же удел будущих созданий оставлял богам вечную фору, превращал эквилибристику в захватывающий дух, но безопасный аттракцион. Только мудрая дочь Зевса, рожденная из его головы Афина, поспешила упомянуть, что люди ни в коем случае не могут быть совершеннее богов и должны будут признать власть Олимпа. С этим согласились все, даже сам Прометей. Возможно, он не был вполне откровенен, но его побочные мысли уж во всяком случае не были связаны ни с превосходством людей над богами, ни со спорами о власти.

Слепил ли он их из добротной праисторической глины, с тем чтобы боги затем оживили этих манекенов, или только обособил тех первобытных людей, что уже существовали к тому времени, как чисто биологическая основа, — опять-таки не имеет значения. Важно, что люди впервые были выделены из разнородной массы тварей и стали предметом особой заботы мировых сил. Технически было легче, конечно, начать с нового экземпляра, хотя на оживление и настройку одного только биологического аппарата глиняной куклы могло уйти больше энергии, чем на просветление внезапной вспышкой мозга уже расплодившихся, диких и стадных тварей. Но в чем же конкретно заключался божий дар сознания?

Очень просто: человеку была дарована способность — только способность — обретать представление об иерархической структуре мироздания, простирающейся далеко за пределы видимого мира. Никаких картинок, схем или описаний. Но одного этого было достаточно, чтобы его куцый мозг бешено заработал и стал стремительно увеличиваться в размерах, подтягивая за собой столь же стремительное развитие органов чувств и всех прочих членов физического тела. Этой второй, бытовой стороной цивилизации усердно занялся сам Прометей, обучая людей множеству полезных и важных вещей.

Что же касается высшего знания и мудрого предостережения Афины, то плоды человеческих прозрений были настолько далеки от истины, что с ними можно было не считаться. Но главное утешение заключалось в том, что еще при создании самых первых тварей единственным способом претворить духовную сущность в живую плоть оказалось расщепление оплодотворяющего и зачинающего начал. Получавшиеся особи теряли при этом индивидуальное бессмертие, но сохраняли способность краткого воссоединения — неполного, но достаточно животворящего, чтобы осуществлять бессмертие родовое, эту материальную пародию вечной жизни. О, это была безумная, феноменальная идея! Прежде чем окончательно на ней остановиться и положить ее в основу живого мира, боги, должно быть, немало посмеялись над воображаемыми картинами уродливого физиологического соединения полов, отталкивающе несимпатичного их целостному духовному мерцанию.