Алексей Ковалев - Сизиф

— Я тоже ухожу. Если ты думаешь, что таким образом освобождаешь мне место, самое время передумать.

— Что ты такое мелешь! — отвечал Салмоней знакомым низким голосом. — Как это можешь ты уйти, бросив отца и мать и остальных эолийцев? А впрочем, какое мне дело. Могу даже взять тебя с собой по старой памяти.

— Куда же лежит твой путь?

Салмоней переглянулся с сидевшими вокруг, вроде советовался, стоит ли открывать простому любопытству цель, которая так их манила, что заставила сняться с места два десятка мужчин, у большинства которых дома оставалась семья.

— Давно ты не спрашивал, чем занят Салмоней. Не боишься, что я тебя сманю? И позабудешь ты свою Меропу.

— Ты знаешь о Меропе?

— Он думает, что все вокруг ослепли, — сказал Салмоней своим спутникам, и те с готовностью гоготнули. Но эта насмешка распустила напряжение, повисшее вокруг костра с приходом Сизифа. — Слыхал об Архомене?

— Да, если это вотчина нашего Афаманта, город, что лежит на пути к Фивам. Я оставил его в стороне, когда шел в Дельфы. Местный люд называет его по-другому — Орхомен.

— Ничего примечательного нет ни в Фивах, ни во всей той стороне, включая Афины, а то и сами Дельфы. Все то же однообразное житье. А вот на западе есть место, где люди приготовились жить по-новому и только ждут таких же, как они сами. Зовется это место Архомена, туда мы отправимся утром.

— Что же мешает этим людям начать новую жизнь? Чем вы собираетесь им помочь?

— Нет, мальчик, я пошутил. На этот раз я не хочу смущать твой покой. Остаешься ли ты править Эолией, уходишь ли, как сказал, — я не стану сбивать тебя с толку. Тем более что пришлось бы начинать от самого яйца, чтобы пояснить, куда мы идем и зачем. Стой, Гилларион! — обратился вдруг Салмоней к одному из сидящих у огня. Тот уже некоторое время издавал прерывистое мычание и одновременно притопывал босыми пятками. — Повремени, если можешь, и побереги себя, нам еще пригодится твоя сила.

Но человек его уже не слышал. Сидевшие рядом с Гилларионом вскочили на ноги и сгрудились по другую сторону костра. Вглядевшись повнимательнее, Сизиф понял, что это пришелец. А когда тот положил на свои подпрыгивавшие колени руки, увидел, что у него не хватает нескольких пальцев, один же был завязан грязной тряпицей.

— Ну, значит, так тому и быть, — сказал Салмоней, отодвигаясь к остальным и уводя за собой брата. — Смотри и слушай. И не говори потом, что снова, мол, Салмоней невесть что сочиняет.

Беспалый тем временем поднялся и начал медленно боком перемещаться, совершая при этом ногами и руками плавные замысловатые движения, будто ткал невидимую паутину. Оказавшись шагах в десяти от костра, он стал тем же образом возвращаться и только теперь, казалось, услышав прежний окрик Салмонея, подхватил его и забормотал сквозь стиснутые зубы:

Один из наблюдавших в изумлении зацокал языком, и этот звук тоже был тотчас подхвачен бесноватым:

Вдруг он замер и несколько мгновений оставался неподвижным, а затем тело его пронзила судорога, что вновь напомнило Сизифу о пауке, ждавшем добычи у края своей ловушки и теперь содрогавшемся вместе со своей хитроумной сетью от яростных попыток жертвы освободиться. Вскоре конвульсии прекратились, и тогда руки и ноги Гиллариона возобновили плавный танец. Теперь, однако, он оставался на месте и бережно поворачивал неведомую добычу, закутывая ее в липкую паутину. Завершив работу, он в бессилии опустился на колени, руки его повисли, и голова упала на грудь.

— Теперь спрашивай, — прошептал Салмоней. — Называй его Всеведущим.

— Всеведущий, похоже ты одержал победу над кем-то? — произнес Сизиф, с трудом шевеля онемевшими губами.

— Все здесь, — отвечал Гилларион неожиданно бодрым голосом. — Все боги — в коконе, живые, но бездыханные.

Туманный, невообразимый смысл его слов пугал меньше, чем прежнее исступление, но Сизифа не оставляло ощущение тревоги, предчувствие каких-то более определенных слов, которые нельзя было ни произносить, ни выслушивать в присутствии других людей.

— Знаешь ли ты, Всеведущий, куда направляются эти добрые люди?

— Сам себе отвечаешь, раз зовешь меня по имени. Но «знать» и «сказать» — не одно и то же.

— Тогда не скажешь ли?

— Сказать легко, когда боги умолкли. А «услышать» и «уразуметь» — опять вещи разные.