Алексей Ковалев - Сизиф

Что, в сущности, предлагал ей бог, запретивший разглашать их связь и с тех пор не дававший о себе знать? С трудом сохраняемую надежду на то, что он не оставит будущим попечительством своих отпрысков и их мать, и вполне очевидное, беспощадное презрение сородичей. С другой стороны, нежное участие Сидеро, отчужденность которой от семьи напоминала ее собственную незавидную судьбу, обещало прощение греха, прочное заступничество и полную ясность. Надо было только потревожить воображение и представить себе, что в дымном, радужном эпизоде во время купания в ручье, принесшем ей короткую боль и столь же короткое наслаждение, принял участие ее прежний друг и опекун, который, напротив, оказался не так уж добр и бескорыстен. Но как раз воображение-то было, может быть, самым сильным ее свойством.

Сизифа вывел из оцепенения страх за Тиро, которую могли окончательно сбить с толку коварство обозленной женщины, решившей, видимо, устранить последнего соперника с дороги мужа, и повисший над Лариссой смрад клеветы. Он решил поговорить с отцом, чтобы склонить того простым царским волеизъявлением положить конец сплетне и приструнить Сидеро. Но тот отмахнулся от опасений Сизифа, и это было еще самым благоприятным исходом, так как даже имя Тиро, может быть, впервые и таким прискорбным образом обратившей на себя внимание деда, вызывало его раздражение. Сизиф не находил себе места, ему уже хотелось позабыть обо всем и бежать куда глаза глядят. Что его еще удерживало, так это неразрешенные отношения с безвестной девушкой. Он больше не искал с ней встречи, боясь прочитать в ее взгляде окончательный приговор. И прежде в ее присутствии почва теряла под его ногами устойчивость. Хотя сейчас он многое отдал бы, чтобы вернуть дни, предшествовавшие его паломничеству в Дельфы. Ему казалось, что он сумел бы справиться с волнением и преодолеть страх перед отказом. Однако теперь земля не просто колебалась — она превратилась в грязный студень и оползала от любого движения, которое он решался хотя бы помыслить.

Увидел он ее там, где менее всего ожидал, — у ворот собственного двора, в очереди горожан, которая выстраивалась каждый день у царского дома. Люди приходили к Эолу за советом, пожаловаться на притеснения соседей или на тяжкое житье и попросить отсрочки для уплаты подати, а то и просто лишний раз выказать царю уважение и благодарность за ту или иную заботу. Чаще всего отец встречал подданных сам, иногда эту обязанность исполняли сыновья или старший раб и управляющий, седой критянин Сулид, живущий в доме с незапамятных времен. Но в этот раз ворота оставались запертыми, и не похоже было, чтобы кто-то собирался принять просителей. Эол с царицей гостили у сына в соседней Магнесии, куда их потянули не только торговые морские интересы, а и желание хоть на время отвлечься от тягостных домашних дел. Но перед отъездом царь, как видно, забыл предупредить Сулида о просьбе Сизифа избавить его на время от этих встреч с народом. Раздосадованный, он бегом спустился с галереи и направился было к дальней постройке управляющего, но внезапно остановился и повернул обратно, стараясь ступать твердо и удержать дрожь в коленях. Усевшись на квадратный камень, уложенный в центре двора, он свистнул рабам, опорожнявшим в зарытые в землю огромные кувшины мешки с зерном, и показал им на ворота.

За его спиной они могли плести какую угодно чушь, но здесь, в доме Эола, перед лицом его сына эти людишки, конечно же, не решатся даже слабым намеком обмолвиться о сплетне. Они не сделают этого еще и потому, что, выдав себя, могут встретить его гневную отповедь, разоблачающую их ложь, и с ней придется считаться всему городу, а этого им хочется меньше всего. Правда, тем самым лишался слова и сам Сизиф, не начинать же самому: мол, что это у вас там за слухи обо мне ходят? Они, пожалуй, переглянутся недоуменно и заставят его самого повторить их выдумки. Однако меньше всего сейчас занимали Сизифа эти хитрости, он не испытывал ни гнева, ни даже презрения к толпе, забавлявшей себя на досуге, не задумываясь о том, чем обернется эта болтовня для него, для Тиро или для той безымянной, которая стояла среди них. Только ради нее он и решился впустить их во двор. Когда они засуетились перед раздвигавшимися створками, он заметил, как она отступила назад и заняла место в самом конце, и, еще не успев осознать это ее движение, Сизиф почувствовал прилив невыразимой благодарности.

Всего было восемь человек. Излагая ему свои обычные просьбы и жалобы, на которые он так же привычно отвечал, они исподтишка старались его рассмотреть, потому что этот молодой, крепко сложенный мужчина с неподвижным лицом и прищуренными глазами не совсем совпадал с тем Сизифом, которого они знали прежде и который легко укладывался в их россказни. Последним перед нею был дородный и глупый купец, разбогатевший на торговле привозным тиринфским вином. Его больше всего интересовала поездка царя в приморье и то, какие выгоды можно было извлечь из того обстоятельства, что этим могучим, корабельным краем правил их земляк. Он оказался единственным, который не побоялся упомянуть о Дельфах, отчасти из-за тупости, но еще и потому, что вопрос свой использовал, чтобы проявить все возможные оттенки подобострастия.