Елена Попова - Три дамы в поисках любви и смерти

— Зря ты так, ей-богу, — сказала она все еще мягко. — Все образуется.

— Как?

— Образуется, — сказала Крестовая дама убежденно. — Так или иначе. Уж как-нибудь!

— Вот именно, как-нибудь! — огрызнулся третий муж.

— Да, как-нибудь, — сказала Крестовая дама вдруг жестко, — она-то хотела есть. В обеденный перерыв на работе только слегка перекусила. — Знаешь, в сорок два года искать себя — это смешно.

— Ты-то себя нашла.

— Я и не искала. Вот она я. Довольствуюсь тем, что имею. Я вполне счастлива.

— А я нет!

— Я вижу… — сказала Крестовая дама вдруг жалобно и тихо.

— Что видишь-то? Что? — закричал ее третий муж.

— Тебя…

— Как-то сомневаюсь…

Они редко ссорились и сейчас ей было не по себе.

— Кто это? — спросил он, показывая на одну из фотографий в альбоме.

— Мой первый муж…

— Где он?

— Умер. Несчастный случай. Я тебе говорила!

— А это? — он показал фотографию с ее вторым мужем.

Этих фотографий, обоих мужей, было совсем мало, почти ничего. Разве что общих, с друзьями, в компании, но надо было избавиться и от них. Как она сглупила!

— Ты прекрасно знаешь, я ничего не скрывала.

Он помолчал немного.

— Ты знаешь, — сказал вдруг тихо, — я не хочу становиться в этот строй…

Крестовая дама смотрела на него во все глаза, она была оскорблена, она

была даже в каком-то потрясении, ведь она ничего для него не жалела, он пришел на ее территорию, месяцами жил за ее счет, она делала ему дорогие подарки и возила на курорты.

Сказав последние, так оскорбившие ее слова, он вжался в кресло и стал каким-то совсем маленьким и щуплым. И там притаился, как обессиленный, но злой зверек.

«Никчемный! Никчемный!» — вертелось в голове у Крестовой дамы, и она чуть не выговорила это слово, но не выговорила, сказала только:

— Ты… ты… — и все.

И ушла в спальню плакать. И все ждала, что он придет и они помирятся. И все уладится. Они слетают куда-нибудь близко: в Ригу или в Вильнюс, просто на выходные. Что-нибудь купят, на что-нибудь посмотрят… И она уже даже прикидывала, что купят и на что посмотрят…

Но он не пришел.

Она долго плакала, а потом напилась снотворного, но и во сне продолжала ждать его прихода.

Утром его уже не было.

Она знала, что его нет, но все равно пошла искать — так она и поступила когда-то.

«Что же я такого сделала? — думала Крестовая дама. — Что я сделала не так? Я его любила. Я для него делала все, что могла. Абсолютно все! Не надо замахиваться на многое, надо любить то, что есть. Вот и работал бы себе, и работал, где работал… Кто виноват, что ему нигде не нравится, что он всегда всем недоволен… Я виновата? Я не виновата…»

Она пошла на кухню, дверь в кухню была закрыта.

«Может, он там? — подумала Крестовая дама — просто сидит и пьет кофе». Подумала и толкнула дверь. И вошла… в кухню своего детства. Да… Со знакомыми занавесками, знакомым большим столом, покрытым клеенкой, знакомой старой плитой…

У плиты стояла ее молодая мать.

— Я же сказала, Нюся, займись ребенком! — закричала мать.

И Крестовую даму подхватили на руки, и понесли куда-то в глубь квартиры. Она почувствовала знакомый, до ужаса родной запах домработницы Нюси. От нее пахло земляничным мылом. Крестовая дама до сих пор любила этот простой дешевенький запах.

Проходя через коридор, Нюся (тогда семнадцатилетняя девчонка) взглянула на себя в зеркало, и Крестовая дама тоже взглянула на себя в зеркало и на руках у Нюси увидела очаровательную трехлетнюю малышку с кудрявыми волосами, пухлым личиком и карими глазками.

Нюся внесла ее в огромную комнату (ведь Крестовая дама была совсем маленькая). Солнце било в окна, отражаясь в сияющем, до блеска натертом паркете, и по солнечным пятнам весело проносились тени — это волновались доходившие до их окон кроны деревьев.

— Ну, иди, иди ко мне, малышка, — сказал отец, уже тогда плотный с шелковистыми усами под маршала Буденного.

Нюся опустила ее на пол, и трехлетняя Крестовая дама побежала по солнечному паркету к зовущему ее голосу, зовущим рукам.

Отец подхватил ее и прижал крепко-крепко, поднял высоко-высоко.

— Дай! Дай! — кричала трехлетняя Крестовая дама и тянулась к буфету, на котором стояла любимая мамина безделушка, хрупкая фарфоровая балерина. — Дай!

(Если бы тогда она взглянула на себя в зеркало, то увидела бы, наверное, не прелестное детское лицо, а раздутый красный шар.)

— Хозяйка не велит! — испуганно сказала Нюся.

— Пускай у моей дочурки всегда будет все, что она захочет, — сказал отец и протянул ей балерину — хрупкое фарфоровое чудо.