Богомил Райнов - Только для мужчин

– Неужто вы не знаете, кто он?

– Послушайте, Тони, может женщина иметь право на тайну? Я была готова рассказать вам все что угодно, только не это. Потому что это нечто совсем иное, непохожее на другие связи, нечто очень сокровенное… Я бы почувствовала себя так, будто меня раздели догола.

– У меня не было ни малейшего желания вас раздевать. И мои вопросы – вспомните-ка! – носили главным образом деловой характер. Упаси меня боже вникать в ваши тайны. Особенно в тайну большой любви.

– Я не говорила о большой любви, – возразила Лиза, приподнимая крышку чайника, чтобы проверить, хорошо ли заварен чай.

Затем она достает из шкафчика две чашки, массивные, с голубыми цветочками на боках.

– Значит, вы не можете сказать, что ваш ребенок – плод любви? Жаль.

– Я решила родить его просто так, наперекор собственной бедности.

– Всего лишь?

– Вернее, не просто наперекор, а потому, что этот ребенок имел право родиться на свет. Любой ребенок, если уж он зачат, имеет право родиться на свет.

– Подобные идеи приводят к демографическому взрыву, – печально замечаю я.

– Как вы сказали?

– Перенаселенность! И ее последствия: из-за отсутствия другой пищи люди начнут поедать друг друга.

– Да они и сейчас это делают.

Она приносит чашки одну за другой, поскольку з моем холостяцком хозяйстве пет подноса, и ставит на столик, придвинутый для большего удобства к моей кровати. Затем натюрморт пополняется ложечками, сахарницей и печеньем на блюдце.

Приподнявшись, опершись на подушку, я беру чашку, громоздкую и тяжелую, словно кувшин. Чай, печенье и задушевная беседа – ну совсем как во времена молодости моей тетушки.

– Значит, большая любовь – это особая глава… – говорю я. – Успокойтесь, я не буду настаивать, чтобы вы ее рассказали.

– Если бы и захотела, не смогу. Такой главы просто не существует.

Отпив из своего «кувшина», Лиза бросает взгляд на меня и спрашивает:

– Тони, если вам повстречается на улице женщина, при виде которой у вас внезапно екнет сердце, как вы поступите?

– Я не знакомлюсь на улице.

– Но если вы встретите женщину, я хочу сказать – ту, единственную, без которой ваша жизнь окажется бессмысленной, вы пройдете мимо?

– Знаете, разница между всеми и «той единственной» не особенно бросается в глаза…

– Почему она должна бросаться в глаза? Ее необходимо ощутить.

– Как?

– Так же, к примеру, как если бы вас ударило током.

– Когда бьет током, люди шарахаются в сторону.

– А вы всегда шарахаетесь в сторону?

– Иногда по глупости не делал этого. О чем впоследствии жалел.

Лиза молчит – кажется, она шокирована, – и какое-то время мы целиком поглощены своими «кувшинами».

– Как старики? – спрашиваю я.

– Димов немного оклемался. Стал выходить в гостиную.

– Все еще злится на Несторова?

– Нет, они поладили. Первое время сидели молча, не обращали внимания друг на друга, но теперь опять переругиваются. Вчера вечером, например, поцапались – была передача о молодежи.

– Ясно: Несторов твердил, что у нынешней молодежи ветер в голове, а Димов доказывал обратное.

– Не совсем так – они оба ее поносили, только с разных сторон.

– Старики всегда считают, что молодежь нынче никудышная. К здоровому организму склероз обычно относится с подозрением.

– Возможно, – соглашается Лиза, и берет сигарету. – Но когда приходит смертный час, вполне естественно поразмыслить над тем, что остается после тебя. И кому ты все оставляешь, в надежные ли руки передаешь…

– Вот именно: разве может склероз обойтись без сомнений и подозрений? Как подумаю, что и мне осталось не так много до этого возраста, меня просто в жар бросает.

Лиза закуривает и задумчиво глядит на меня:

– Вам нечего бояться.

– Считаете, мне не грозит склероз?

– Считаю, что вам нечего завещать… да и некому…

– Верно, – киваю я. – И вы не можете себе представить, как это меня утешает.

Да, она «успокаивает» меня подобными замечаниями, размышляю я, когда Лиза удаляется в свой чулан. А главное, невольно приходишь к мысли, что она права. Но после долгих размышлений я все-таки думаю, что она права лишь наполовину. А если я наполовину бесчувственный, наполовину мизантроп, наполовину беспринципный – много это или мало? И почему наполовину? Мне вдруг начинает казаться, что этого «наполовину» вполне достаточно, чтобы меня презирали.

Следующий день начинается с того, что меня навещает старый знакомый – тот, что служит в милиции. Это уже второй его визит ко мне. Первый, в больнице, был совсем короткий, поскольку тогда я еще плохо соображал, и беседа касалась только имен и адресов.