Адольф Рудницкий - Чистое течение

Он впился глазами в Амелию. В них была не мольба, а просто подтверждение его слов. Страдания исхлестали его лицо.

— Абель, повторения почти никогда не удаются, — тихо сказала Амелия, — Это — опасная вещь! — А когда он продолжал настаивать на своем, она добавила: — Абель, милый мой, что я могу тебе вернуть? Это тело, но оно, как истоптанная земля…

И, не докончив фразы, опустила голову и сидела так несколько минут. Когда Амелия снова выпрямилась, Абель неожиданно для себя заметил, что она взволнована, к лицу ее прилила кровь, а верхняя губа смешно вздрагивала.

— Он пошел к своим могилам, а я решила взглянуть на свои… Наше время прошло, Абель. Я часто думала, что ты вернешься и мы будем вместе, ты обо всем забудешь, как тысячи других. Но иногда то, что казалось чем-то минутным, тянется всю жизнь и порвать с этим нельзя… — голос ее выдавал сильное волнение. — Дело даже не в нем . У нас ребенок. Ему скоро шесть месяцев. Ребенок — это совсем, совсем другое…

Амелия замолкла. И Абель молчал, ни о чем уже больше не просил.

Такое глубокое молчание наступает тогда, когда нити, связывающие людей, обрываются, когда становится ясно, что решение принято.

Абель понял, что потерял Амелию навсегда. Это был конец. Вокруг простиралось мертвое море. И ни единого огонька, ни единой надежды. Он мечтал об Амелии, как умеют мечтать только долго голодавшие люди и еще, пожалуй, дети. Тело ее никогда не будет принадлежать ему. Если бы не чувство стыда, он молил бы о нем, как молят о подаянии. И мог бы получить его только как подаяние. Тело, которое знало после него многих и еще многим могло принадлежать, ему не будет принадлежать никогда, хотя он и мечтал о нем, как никто на свете. Амелия любила его, но она устала или просто не хотела больше этой любви. Кроме горечи и унижения, тело ее ничего не могло ему дать. Любовь, которая была когда-то возвышенной и облагораживающей, перестав быть такой, приносит боль. Именно потому что чистое течение ее жизни принадлежало ему, она теперь не могла быть с ним, и в то же время могла принадлежать кому угодно.

Абель спрятал лицо в ладони. Он знал, что через минуту она уйдет — уйдет последняя радость его жизни. И снова вернутся бесконечные дни и ночи. Душа его снова будет, как пустой дом, в щелях которого гнездятся безнадежность и отчаяние, мучительная, уже привычная боль снова отзовется в сердце. Абель понял, что судьба победила, острая боль разрывала ему грудь. Он чувствовал, как Амелия наклонилась к нему, и увидел в глазах ее слезы. Быстрые и горячие, они смешались со слезами Абеля и текли уже по его щекам. Потом Амелия ушла, Абель не звал ее. Он смотрел ей вслед, окаменелый, недвижимый, и время от времени из груди его вырывался глухой стон. Смотрел долго, пока Амелия не скрылась из виду, ни разу не обернувшись. Абель еще долго сидел, не двигаясь. Наконец, почувствовав, что продрог, встал и побрел, едва передвигая ноги.

Было первое ноября. Варшава впервые после войны отмечала День усопших. Везде были могилы, собственно говоря, весь город казался большой общей могилой, на каждом шагу на мостовой были разбросаны цветы, а среди них темнели траурные флажки, пылали свечи. Дети, мальчики и девочки, стояли возле этих могил на карауле. Стояли неподвижно, как солдаты. Бегавшие без дела мальчишки останавливались возле них и в упор глядели им в лицо, стараясь рассмешить. Улицы были малолюдны. На Длугой харцежи [3] Пионеры (польск.). , еще в немецких маскировочных куртках, прибирали чью-то могилу. Лица у них были задумчивые, но в этой задумчивости не было памяти о крови, пролитой близкими людьми. Для них недавние события стали уже историей. Немного дальше, в проломе стены, пылала свеча, рядом на тротуаре стояло несколько вазонов с цветами — возле них, опустившись на колени, неподвижная, словно неживая, молилась какая-то женщина. Широко открытыми глазами она умиротворенно глядела в невидимые лица своих усопших. Абель остановился и в сосредоточенном молчании, чувствуя глубокое родство с этой чужой старой женщиной, которая стала для него близкой, как мать, простился со своими последними надеждами перед далеким путешествием, в которое он не брал ничего, только свое измученное тело.

1946

Составитель В. Борисов

Предисловие А. Марьямова

Редактор М. Конева

Художник Юрий Васильев