Адольф Рудницкий: Чистое течение

Только зрачки его глаз то сужались, то расширялись. Так бывает в минуты глубокого волнения.

Она первая окликнула его, и, как прежде, звук «б» в его имени почти не был слышен.

— Абель!

У него вдруг пропал голос, как иногда случалось во время сильной бомбежки. И лишь немного погодя он ответил:

— Амелия…

События эпохи блицкригов, события последнего времени, носившие ультрасовременный характер на всех полях сражений — на море, в воздухе и на суше, выглядели совсем иначе в лагерях для военнопленных. Человек, сменивший вчера местожительство, как бы переселялся в другой век. Так, в иных городах стоило сменить улицу, и тебя отбрасывало на несколько веков назад. Современные люди, постоянно чем-то занятые, попав в лагерь, не могли привыкнуть к избытку свободного времени. И теперь невольно размышляли о многом, о чем прежде не имели возможности подумать.

Только здесь, в небольшом аккуратном немецком городке, превращенном теперь в лагерь для военнопленных офицеров — «Офлаг ЗЕ», где томились около шести тысяч человек, Абель впервые оценил достоинства Амелии, о которых ему всегда твердили другие, сам он прежде не придавал им такого значения.

Абель познакомился с Амелией в 1937 году; молодой архитектор, он только начинал в те годы работать самостоятельно. Амелия была худенькой, задумчивой, совсем юной девушкой. Она хорошела на его глазах, и Абель как-то вдруг сделал открытие, что красота ее — явление незаурядное. Она была высокая, темноволосая, с гармоничными движениями, с лицом овальным, как у мадонн, женственность которых настолько естественна, что почти не воспринимается. Это лицо, замкнутое в ритм овальных линий, мерцало светом и красками, словно внутреннее убранство костела. Клочок голубого неба или кусок стены, случайно ставшие фоном для ее профиля, казались арабесками, прекрасными сами по себе, как произведение искусства. Глядя на Амелию, люди немели, словно при виде гор, залитых лунным светом, или при виде пожара. Она напоминала им кого-то, а может быть, и не напоминала, а просто пробуждала скрытую в каждом из нас старую, как мир, тоску о прекрасном.

Абель знал Амелию два года, год они были женаты, но красота ее в те годы еще не стала для него необходимостью. Дом Амелии — отец ее был врачом-легочником — излучал теплоту. В начале их знакомства Абель, пожалуй, даже больше, чем в Амелию, был влюблен в ее семью: сам он вырос в доме, где не знали, что такое улыбка, отец ненавидел мать и годами с ней не разговаривал. Амелия завоевала сердце Абеля уже тем, что так глубоко переживала все радости и огорчения своей матери. Она радовалась тому, что мать что-то с аппетитом съела, что она пошла к парикмахеру — малейшим проявлениям ее прежнего интереса к жизни и, наоборот, огорчалась, узнав, что мать никого не хочет видеть.

В начале их знакомства именно это больше всего трогало Абеля.

Полюбив семью Амелии, Абель, казалось, объективно находил в своей избраннице все то, что считал достойным любви. Ему хотелось любить, и он говорил себе и Амелии, что любит. Говорил немало слов, но слова эти не совсем соответствовали действительности. Он говорил их, сознавая известную неполноценность своего чувства, какую-то пустоту и, как человек, не лишенный душевного благородства, упрекал себя за это. Он хотел любить, но пустота в его душе долго оставалась незаполненной.

Годы, проведенные в плену, изменили отношение Абеля к жене. Опасение, что когда-нибудь Амелия почувствует его неискренность, оказалось напрасным. В лагере он полюбил свою жену по-настоящему. Он открывал в ней все новые человеческие и женские достоинства, и многое, что прежде огорчало Абеля, стало теперь ему дорого. И то, что она в отличие от него была сдержанной и «непроницаемой» в своих чувствах, умела быть решительной, когда у него этой решительности не хватало, могла спокойно выслушать самые несправедливые упреки, не пытаясь объясниться, пока он не успокоится, — достоинство, присущее немногим, — и то, что она, будучи настолько моложе, кое в чем была опытнее, умнее и взрослее его и умела относиться к нему, как к больному, — в любви одна сторона всегда на правах больного, — все это и многие, многие другие примелькавшиеся в суете повседневности черты и особенности ее характера сейчас ожили, вызывая в нем умиление и восторг. Все, что было связано с Амелией, дышало ароматом раннего утра, горьким и сладостным. И сердце Абеля при этом немножко болело, как всегда бывает, когда любишь.