Наталия Терентьева - Куда улетают ангелы

Как же я не люблю жаловаться и рассказывать о плохом! Ведь доброй половине знакомых придется отвечать на вопрос о Виноградове… И тот, кто поможет мне устроиться, с ужасом через три-четыре месяца поймет, что я просто-напросто воспользовалась старой дружбой. Обманула, пришла беременная.

Так, и что? Значит, выхода два. Ползти на коленях к Виноградову и просить его содержать меня с животом и Варю… Либо… Либо идти с повинной головой к Харитонычу и просить — предлагать — взять меня обратно на работу. Ведь Харитонычу можно и правду сказать. Он почти родной. Не хотелось бы жалиться, унижаться… Но его-то как раз обманывать я не хочу. Его и попросить мне не так стыдно. Да, наверно, это единственный выход.

— Мам, ты очень задумчивая сегодня, — прокомментировала Варя, раза три безуспешно пытавшаяся завести со мной разговоры.

У меня есть правило — я разговариваю с Варей по-настоящему. Если почему-то не могу — пишу, или меня мучает какая-то идея, или я расстроена и не могу сосредоточиться полностью на том, что ее волнует — прошу ее чуть подождать. Она это знает.

— Варюша, мне надо тебе что-то важное сказать.

— Хорошее?

— Да, хорошее. Помнишь, папа тебе говорил, что у тебя будет братик или сестричка?

— Да… — она с детским любопытством взглянула на меня.

— Вот, он… или она… наконец, завелся у меня в животе. Малыш. Он пока еще маленький, вот такой, — я показала пальцами сантиметра полтора-два, — но будет быстро расти.

— Как здорово, мама! А он скоро появится?

Все, дала Варьке пищу для ума и фантазий.

А потом я подумала… Подумала — а смогу ли я? А имею ли право так рисковать Варькой? Ведь риск был и при Виноградове… А теперь…

Смогу ли… Ведь я уже ходила одна с Варькой. С будущей Варькой в животе, которую до самого ее появления на свет считала мальчиком. И тогда было лучше. Виноградов не очень уж радовался моей беременности, но вился где-то рядом.

Появлялся, исчезал, не всегда являлся один, иногда в его машине маячила женская головка… Он то капризничал, то раздавал авансы, то требовал, чтобы был именно мальчик, по два дня подряд ходил ко мне с фруктами, цветами и оттопыренной ширинкой, потом опять «улетал» в срочные командировки… Тогда было проще. Хотя и очень горько. А теперь… теперь мне больше лет… и Варя…

К вечеру я измучила себя сомнениями. Одно было ясно. Надо устраиваться на работу, вернее, возвращаться.

Перед сном я взяла и позвонила Виноградову.

— Да-да-а? — Он ответил загадочно-томно, может быть, рассчитывал на телефонный секс, до которого временами становился большим охотником, чем страшно меня раздражал. Вот и сейчас. Я хотела спросить совсем о другом. Но этот тон… Таким тоном говорит девушка: «Позвони мне», в половине второго ночи на каком-нибудь неприличном канале телевидения, смачно закусывая устрашающий пластиковый ноготь на своем пальце.

Поэтому я спросила:

— Саша, а твоя… знакомая знает, что у тебя есть дочка, есть я? Я имею в виду, что ты с кем-то живешь постоянно?

Виноградов зевнул — понял, что сегодня не выйдет, скорей всего.

— Ну я же не прищавый мальчик, — ответил он.

— Прыщавый, надо говорить «пры-щавый». Саша…

— А ты лежишь, Ленка?

— Я играю в бейсбол, — я положила трубку и выдернула провода из розетки.

Какой странной может быть последняя капля…

Моя любовь тебя хранила, моя любовь тебя спасала, наше с Варей существование вносило хоть какой-то смысл в ту суетливую, маетную жизнь, которую ты сам так не любишь. Да, у тебя нет боли, но у тебя нет и смысла. А у нас, у меня — боль, она не скоро пройдет. Даже когда вообще нет ни капли нежности, ни капли любви, когда не можешь и не хочешь больше любить — боль остается. Она то притупляется, то вдруг, в самый неожиданный момент хватает тебя за горло, невозможно дышать, невозможно, невозможно… Она то тянет, то дергает, то переворачивает тебе желудок, то будит среди ночи, то липкой паутиной опускается на лицо в тот самый момент, когда ты засыпаешь, и сон недоуменно отлетает прочь. И ты лежишь и пытаешься освободиться от бессмысленных воспоминаний, от сожалений, от страхов.

В три с половиной года Варя ответила чужой бабушке на площадке, которая спросила мою девочку, не боится ли она кататься с горки на корточках, а не на попе: «Не боюсь! Я боюсь одинотества и нисеты».

Но в моей жизни есть смысл. У меня есть Варя. У меня есть кто-то, пока не знаю кто, очень маленький — внутри меня. Им нужна моя любовь. Им нужна я.