Анатолий Азольский: Легенда о Травкине

Оклад старшего инженера отдела — 240 рублей, и на должность эту никто не шел. Уж лучше сидеть на одной площадке за 220, чем за 240 носиться по всему полигону.

Поднялся последний шлагбаум, «газик» Травкина влетел на станцию Сары-Шаган. Вадим Алексеевич торопился к поезду Свердловск—Алма-Ата. Загнал машину под навес, у которого обычно останавливался багажный вагон, спешился, к станции не подходил, издали посматривал на москвичей. А те изготовились к штурму вагона-ресторана. Поезд стоит две минуты. Надо ворваться в вагон, всучить деньги, выцарапать ящик водки, под визг официанток швырнуть его на протянутые руки и на ходу выпрыгнуть вон. Миновали времена, когда операция эта, встречавшая сопротивление патрулей, насыщенностью деталей превосходила сцены из прославленных вестернов. Ныне все вошло в норму, присущую краю, где сухой закон введен так давно и прочно, что забыт всеми.

Звякнул колокол, приближался поезд, москвичи оживились. Какое-то шевеление прошло и по базару, где на солнцепеке жарились казахи, разложив на платках вяленую рыбу, лепешки, в раскрытых фанерных чемоданах гноилось мясо с сиреневым отливом, зеленые и синие мухи спали на мясе. Стая детей и собак пронеслась по улице, старики у чемоданов задрали чахлые бороды и опустили их. Кто-то из них заметил, однако, Травкина, поднял руки и выставил ладони — в знак того, что рад лицезреть его. Вадим Алексеевич прикоснулся к старику и поспешил к «газику». Он увидел, как бежит к вагону-ресторану его подчиненный, любимец его, старший инженер Леонид Каргин.

Получив три адресованных монтажке ящика, Травкин загрузил ими «газик»; теперь надо было один экземпляр накладной отдать станционному чину, вечно нетрезвому инвалиду, и в поисках его Травкин подкатил к сараю возле магазина рыбкоопторга, вошел в сарай. Лучи солнца пробивались сквозь щели, пахло кислым навозом, тухлой рыбой, араком — местной дерьмовой водкой, на кошмах и дырявых коврах группами вокруг бутылок расположились москвичи, пили благородную ресторанную водку, среди них — Леня Каргин, его настройщик, с 35-й, и Травкин заколебался: начальник не должен видеть своего подчиненного пьющим! Но Леня сидел спиной, видеть Травкина никак не мог, и Вадим Алексеевич, пригнувшись так, будто вошел в кинозал после начала сеанса, приблизился к нетрезвому кладовщику, сунул ему бумажку, присел, подержал у губ поднесенную ему чашку. Инвалид был азиатом, ритуал приема гостя унаследовал вместе с цветом кожи и разрезом глаз.

— Я слушаю тебя, — сказал кто-то, прикрытый спиной Каргина. И Травкин насторожился: знакомый голос! — Продолжай.

— А что тут продолжать, — угрюмо проговорил Леня Каргин. — И так все ясно. Народ на тебя возлагал надежды, ты их не оправдал. Ты превратился в шута при главном конструкторе. В шута!

— Ошибаешься... — ответили Картину. — Я не достоин столь высокого звания. Шут — самая дефицитная и опасная профессия, шуты при королях всегда были умнее, образованнее и человечнее державных двойников своих.

Травкин распознал голос — против Каргина сидел Родин.

— Шут, — продолжал Родин, — это идеальный король. Он лишен спеси, хамства, лени, он весь в мыслях и движении. Привязав к спине тряпичный горб, он проникает во все закоулки дворца, он слышит планы заговорщиков, он доподлинно знает, где королева встречается с красавцем герцогом, шут не хуже министра финансов осведомлен о том, сколько металла в казне и на что металл истрачен. Ему, шуту, одинаково претит и разделяемое королями мнение о народе, как о покорном стаде покорно блеющих баранов, и вера королей в то, что народ — неблагодарная собака, скалящая зубы на хозяина... Шут поднимает короля до своего уровня, нашептывая ему то, что скрыл от королевских ушей начальник стражи, казначей и евнух, что побоялся доложить прибывший из-за кордона посол. Шуту, чтобы выжить, нужны нервы первоклассного разведчика, мозг философа, манипулирующего всеми идеологиями, дальновидность историка, познавшего все этапы человеческого идиотизма, искусство актера школы Станиславского, мимика Марселя Марсо и затаенная злоба гения, играющего роль дурачка... Так вот, я не шут. Вернее, я такой же шут, как и все мы. Как и весь народ, который при всех королях играет роль шута.

— Выпьем за советский народ, — деловито предложил Леня Каргин, и Родин живо подхватил:

— Да! За советский народ!

Звякнуло стекло, забулькала жидкость. Рыбина, разорванная пополам, обгладывалась шумно, с причмокиванием.