Адам Торп - Правила перспективы

Деревья, пруды и камни.

Чудо что за картина. О ней хотелось кричать. Во-первых, старая, а во-вторых, стоит больше, чем можно себе представить, и так же хороша, как бывает хороша девушка, если не приглядываться.

Сердце колотилось как бешеное, в горле пересохло.

Он зажмурил глаза, которые опять защипало, потом вгляделся в нее снова. Огонь не пощадил раму и ослабил гвозди, которыми она крепилась, и только. Наверное, при более внимательном осмотре найдутся места, где краска пошла пузырями, но сейчас он не видел ни пузырей, ни даже самых маленьких пупырышков, хотя и знал, что может сотворить с краской жар. Перри зажег бы фонарик, но чертовы батарейки опять сели. На заднем плане пейзажа виднелись золотистая деревенька и снежные горы. Впервые за долгое время он был счастлив.

Света хватало, чтобы различить обгорелые буквы внизу рамы — ch, потом o, потом, кажется, два раза nn — и ниже Christian Vollerdt (1708–1769) "Landschaft mit Ruinen". [2] Кристиан Фоллердт (1708–1769) "Ландшафт с руинами" (нем.) . Художник, видимо, был немцем. Это имя Перри видел впервые, но он вообще мало знал о немецкой живописи. Он напрягал память, пытаясь вспомнить хотя бы одного немецкого художника. Ну, хорошо, Дюрер. Жаль, что это не Дюрер. Или не Рембрандт, не Тициан, не Микеланджело, не Винсент Ван Гог.

Он сжимал картину в руках, не слушая криков и смеха сверху.

Крошечная фигурка в огромной шляпе, вдали руины с колоннами. Ни кустика. Зато овцы. Конечно, дурак ты эдакий, откуда здесь взяться Ван Гогу.

Он знал, что они думают — они думают, что начальник патруля задержался по нужде. Но на самом деле три дня назад в бункере под Оффенбахом он нашел буханку черного хлеба, и сейчас живот у него крутило. Все его чувства затаились в ожидании.

Послышался шум и кашель. Обернувшись, он увидел в облаке пыли Моррисона, державшегося за свой M1 так, будто он боялся того, что найдет внизу. Его лицо было перемазано сажей, отчего белки глаз казались еще белее.

— Мне бы кампари холодненького, Нил. С собой.

— Тебе с лимоном или так?

Моррисон был своим хотя бы потому, что с самого начала, с самой Нормандии был рядом с Перри, а Перри был рядом с ним — по эту сторону ада, где пахло бурями, и горели живые изгороди, и мечталось только о плотном завтраке, — под снегом, в заминированных лесах; они шли голодные, холодные, не спавшие, то под обстрелом, то под бомбежкой и так до самого Лоэнфельде. Два последних сопляка, оставшихся от первого призыва. Они не были дружны. По крайней мере, сам Перри не выбрал бы капрала Моррисона в приятели. Хуже того, Моррисон действовал на нервы, но рядом с ним опасность, казалось, отступала. Вдвоем они были неуязвимы. Самое страшное, что враг смог им сделать за все время, случилось где-то под Сааром — осколок шрапнели пробил Моррисону фляжку и оцарапал Перри ухо. Они начинали рядовыми первого класса и потихоньку, по мере того как гибли остальные, росли в званиях — ни талант, ни героизм не имели к этому никакого отношения. На одном сложном переходе, когда погибли все старшие офицеры, Перри почти полдня командовал целым пехотным взводом. Он был и.о. капитана пять часов, и раз за ним не оставили этого звания, значит, справился он из рук вон плохо. Перри даже не знал, что остался за старшего, а когда понял, геройствовать было уже поздно. Но Нил Перри никогда не думал о званиях, да и необходимость вспоминать о них представлялась нечасто. Не та это была война. Он делал что мог — был так себе солдатом, ни плохим, ни хорошим. И выживал — вот уже полгода на фронте. Рядом с Моррисоном.

— Ну так, Нил, послушай. Знаешь, чего я вдруг такой свеженький?

— А ты в этом уверен?

Расхохотавшись, Моррисон пересказал последние новости: оказывается, в этом городе будет остановка на пару дней — просушить ботинки, отожраться и помыться, а потом он найдет себе девчонку, потому как у него уже такой стояк, что ходить невозможно. Наступление идет слишком быстро, и линия фронта уже давно не линия. Разные подразделения наступают на одни и те же города с противоположных сторон и начинают палить друг в дружку, но это военная тайна. Перри кивнул, слушая вполуха. Моррисон всегда говорил слишком громко, в подвале это особенно чувствовалось. Его голос отражался от стен и бил по барабанным перепонкам. Сейчас он почти кричал.

— Сначала ототру с себя всю грязь, — говорил он, — наемся от пуза, потом одна девочка, потом вторая. А это что за черт?

— Картина.

— Вижу, что картина. Сначала отмоюсь, потом на боковую, потом пожру, потом найду девчонку, и она мне поднимет настроение, а потом вторую, может, сразу двух. Решил прибрать к рукам?