Павел Пепперштейн: Пражская ночь

Но нет, они просто коротко побеседовали с Орловым и ушли. Я смог бы, возможно, прочитать их разговор по губам, но говорил в основном Орлов, а он сидел ко мне спиной, низко опустив свою белую голову над чашкой чая. Близнецы молчали и кивали, только Гарри произнес одно слово, и это было слово «хорошо».

В конце разговора Орлов вынул из внутреннего кармана пальто конверт, а из него — фотографию, которую они втроем некоторое время рассматривали. Я тоже смог рассмотреть эту фотографию (я же говорил — феноменально острое зрение): снятое крупным планом лицо некоего человека. Я хорошо рассмотрел это лицо: такого человека я не знал. Красивый мужчина средне-молодых лет, черты лица правильные, даже слегка античные, волосы светлые, глаза спокойные.

Кто бы он ни был, этот блондин обречен, — подумал я. Речь явно шла о заказном убийстве: Орлов, судя по всему, заказывал блондина. Мне стало любопытно: что за фрукт? Видно дело чрезвычайной важности, раз Орлов решил встретиться с киллерами лично (такое не практикуется, заказы нашему брату передаются всегда через посредников).

Орлов положил фото обратно в конверт и передал Гарри. Тот спрятал, и братья ушли, оставив чемоданчик у ног Орлова. Все шло по плану, изложенному в записке. Орлов допил свой зеленый чай, расплатился и вышел из кафе с чемоданчиком в руках. Я был готов к преследованию. Он не сел в автомобиль, не передал чемоданчик своим телохранителям; вместо этого он просто побрел по шумным улицам с чемоданом в руках. Трое телохранителей врассыпную следовали за ним на расстоянии, небрежно притворяясь прохожими. Я тоже следовал за ним, но на такой дистанции, что лишь мое необычайное зрение могло держать объект в зоне видимости. Но я-то видел все.

Орлов шел по улицам, омываемый пестрой толпой и светом, одинокий в своем тонком черном пальто, ссутуленный, немного шаркая ногами. Нечто трогательное проступило в его фигуре. Чем-то он напомнил мне профессора Плейшнера из фильма «Семнадцать мгновений весны», когда тот, сутулясь, идет по улицам Берна навстречу гибели, шаркая ногами и близоруко щурясь на небо. И все же Орлов излучал опасность, вся его заброшенность была фэйком.

Орлов вышел на Вацлавскую площадь, прошел мимо памятника святому Вацлаву, где в 1968 году стояли советские танки, а возле них пражские девчата в коротких юбках целовались взасос с чешскими ребятами, демонстрируя нашим хмурым танкистам последние огни своей догорающей свободы. Медленно Орлов добрел до Старой Ратуши, взглянул, как на ратушных часах золотой скелет трясет золотым колокольчиком. Прагу называют золотой, и действительно, старое золото словно бы проступает тут отовсюду, проступает даже в облаках, в мелких волнах Влтавы, в свежей зелени деревьев на речных островах. Ветхость и свежесть в этом городе слиты воедино, как едины они в древнем дереве, которое по весне все оделось юными благоухающими цветами.

А нас вот лишили цветущей древности, лишили божественной связи времен, лишили светлого будущего, лишили нашей лени и снов, и воскресения мертвых, и жизни будущего века, и космической любви, лишили сознания! Ну да ладно — Бог с нами. Видно, не заслужили. Мы согрешили против коммунизма, извратив и скомпрометировав этот прекраснейший проект человечества, мы проехались танками по его человеческому лицу, а лицо это, проступившее в социалистической Чехословакии в период так называемой «пражской весны», было на самом деле лицом одного северного святого, одного из тех десяти праведников, ради которых Господь терпит злой мир людей. Как видите, я тоже религиозен, особенно когда работаю.

Я работал. Счастливая радость труда вела меня улицами Праги вслед за Орловым. Орлов добрел от Старой Ратуши до Новой — Новая Ратуша (несмотря на то, что она моложе Старой на несколько столетий) казалась черней и древней, словно высеченная из угля. Ее статуи не шевелились, не звонили в колокольчики: они застыли раз и навсегда по углам этого угрюмого здания — свивающиеся гирлянды обнаженных девушек со страдальчески-прекрасными лицами. Прага — это колоссальный музей скульптур, посвященных сексу и смерти. Орлов остановился возле статуи рабби Льва, святого пражского раввина.

Мудрец возвышался — огромный, черный, в ниспадающей одежде, по черным складкам его мантии сползала обнаженная красавица, охваченная то ли оргазмом, то ли агонией, из ее протянутой руки выпадала на каменную мантию каменная черная роза. Раввин по имени Лев (Лейб) жил здесь в XVI веке, во времена императора Рудольфа — он был, как сказали бы сейчас, интеллектуальной и спиритуальной звездой гетто. Ему приписывалось создание Голема, глиняного робота невиданной силы, который в какой-то момент вышел из-под контроля и предался неистовому разрушению всего. Легенда гласит, что святость его создателя тревожила отцов города, и они пригласили святого на праздник в Ратушу — на этом празднике к нему приблизилась прекрасная девушка и протянула учителю розу. На миг сердце аскета было тронуто красотой девушки и розы: раввин не удержался и вдохнул аромат, струящийся с влажных лепестков. В этот момент он умер. Роза была отравлена.