Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана

— Не знаешь, кто из наших, — спросил я жену, — из редакции, поедет в Париж?

— Что значит — в Париж? — сказала жена. — Многие ездят в Париж. Или бывают там проездом.

— Нет, — опечалился я, будто до неё не дошёл простейший смысл. — Кто нынче поедет на игру с югославами?

— Откуда мне знать ваши дела! — осердилась жена, но на секунды. Жили мы тогда в очередных продолжениях медовых месяцев. — Хотя я слышала от Блатина, что поедет на финал Михалёв.

— Повезло Гришке! — воскликнул я.

И вздохнул.

— Ты что, — удивилась жена, — завидуешь Михалёву? Так это дела не вашего отдела.

— Нет, конечно, — сказал я. — Да и не дорос я до Парижей! Но горести мои иного порядка.

Объяснения мои жена поняла. Горести мои, пафосные, но и с долей самоиронии, были вызваны невозможностью сопережевать вместе с командой и всей страной в реальности игрового времени. Здесь в госпитале мы были обречены на неживую утреннюю информацию об уже случившемся и загнанном в ледяные единицы стастистики. Всё прошло, но без нашего переживания и участия. А это скучно, унизительно и досадно. Радиорепортаж начнётся в одиннадцать. А радиоточки в это время в госпитале будут отключены. И даже если у кого-то заработает мелкий вэфовский приёмник, его тут же обнаружат и попросят выключить. И это в обстановке ужесточения режима в связи с обострением любовных происшествий.

— Телефоны где у вас расположены? — спросила жена.

— На площадках между этажами. Но ночью пользоваться ими нельзя. Обходят дежурные врачи.

— Ладно, — сказала жена. — Что-нибудь придумаем…

О том, что она придумала, жена сообщила в тот же вечер.

Предложение её было простое, а потому и трудно выполнимое.

— Так, — сказала жена, — ты опускаешь за три минуты до начала игры две копейки в таксофон, я ставлю наш телефон в обнимку к репродуктору, и ты слушай репортаж все девяносто минут, не трепыхайся в волнениях, ты ещё нужен мне и сыну.

Без пяти одиннадцать я вышел из палаты. Тишь и темень. Передвигался по лестнице по маршу вниз слепым кротом, вцепившись в перила. Переход Суворова через Альпы. Потом стал слышать. Где-то кашляли, где-то, то ли на верхних этажах, то ли этажом ниже нашего, кто-то из мужиков шепотом и без мата пытался передать вибрацию нежных желаний. И глаза мои начинали видеть. Отсветы сумеречных московских огней создавали даже тени. В кабину телефона-автомата я зашёл без ожидаемых напряжений. А вот набирать домашний номер пришлось на ощупь. Номер этот был очень прост, до сих пор помню его — И (Иван) 1-51-50, и жена сразу подняла трубку.

— Ну, как? — спросила жена. — Слышишь?

— Слышу, — прошипел я.

— И прекрасно, — заключила жена. — Наслаждайся. А я пойду к сыну.

И ведь получилось.

Минут десять никакие охранители порядка себя не проявляли. Может, уже спали. Может, не ожидали от болезных людей каких-либо подвохов. Игра началась, и рассказ о ней повёл, теперь уже и не помню кто, скорее всего это был Николай Озеров с его двадцать девятью единицами словарного запаса, уже тогда любимец радиовластей и монополист в спортивной болтовне на все темы. Но хорош ли был для меня Озеров или не хорош, не имело значения.

Так вот десять минут мне никто не мешал, и я потерял бдительность. Сначала по стеклу кабины постучали, а потом и грубо дёрнули дверь. Слава богу, ночным надзирателем оказался зубной техник, а скажем, не медсестра.

— Это как понимать? — грозно спросил следящий за порядком.

— Пока ноль-ноль, — сказал я и протянул ему трубку.

Тот её взял, осмотрел внимательно и приложил к уху. Соображал, что ему подсунули, понял наконец. Спросил:

— Кто вас уполномочил?

— Палата уполномочила, — уверил его я.

— А кто на конце связи? — поинтересовался зуботехник.

Я хотел было доложить надзирателю, что на конце связи комментатор Озеров, но удержался и сказал:

— Жена.

Хозяин порядка хмыкнул, но вышло будто хрюкнул, подмигнул мне и наложил резолюцию:

— Ну, ладно, если палата уполномочила… Только не собирай вокруг себя людей…

Указание бдящего зуботехника выполнить было трудно. Наверняка этот сменный надзиратель проболтался кому-то о трансляционном посту между вторым и третьим этажами, сам он, возможно, футболом не интересовался, а болтанул о своём наблюдении истинному болельщику. И началось. Сейчас же первый посвящённый из врачей тихонько приблизился к телефону-автомату и поинтересовался, не изменился ли счёт. Не изменился, то ли успокоил, то ли расстроил я его. Потом подошёл более бестактный (или более недоверчивый?) любопытствующий и, слов не прознеся, отобрал у меня трубку (может, посчитал, что у него, как у инспектора или цензора, есть на это право), стал, губами будто пожёвывая звуки, слушать Озерова, так и слушал, пока не дёрнулся нервно и не протянул мне (с неодобрением) трубку: