Алексей Притуляк - Первое апреля октября

Отпрыгиваю и падаю за кирпичный вентиляционный столб, впопыхах выставляю рядом зеркальце, ловлю в него противоположный конец чердака. Достаю сотовый, включаю, набираю Сапога.

Телефон, кажется, бесконечно надрывается долгими гудками, а майор Сапоженко не соизволит преклонить ухо своё к моему призыву. Наконец, на миллионном гудке, наступает гробовая секундная тишина, а потом доносится аппетитное чавканье и такой знакомый бархатистый баритон:

— Угу, в эфире.

Гера спокоен как удав. Как всегда.

— Гера! — «ору» я в трубку звонким шёпотом. — Гера, мне конец!

— У?

Что за «у»?! Ты пьян, мой хороший?

— Гера, меня засветили. Герунь, милый, мне конец.

На глаза лезут совсем ненужные сейчас слёзы. Жаль себя, ох жаль!

— Гера, помоги! Дай ментов на Варшавскую, а?! С сиренами. Чтобы их слышно было за километр. Только быстро, очень быстро!

— Да?.. — он как-будто задумывается на секунду.

А у меня совсем нет времени, ну совсем. В зеркальце видно, как из люка осторожно показывается башка и рука с пушкой. Парень нервничает, боится получить пулю в лоб, лихорадочно водит стволом по сторонам.

Будто это его спасёт… Но нет, тебе повезло, родной, — я не буду сейчас разносить тебе крышу, я буду сидеть тихо, как мышка.

— Гера… — зову я почти неслышно. — Варшавская, восемь, ты помнишь.

— Хм…

— Эй, ты совсем сбрендил? — произношу я, покрываясь нехорошим п о том и уже начиная понимать, что где-то что-то пошло не так. Не должно всего этого быть.

— Дура ты, Пуля, — звучит в трубке его спокойный голос. — Дура.

— Я знаю, Герунь, — пытаюсь я улыбнуться. — Я знаю, мой хороший. Я непроходимая тупица. Только ты дай сереньких, а? Нужна хорошая пурга. У тебя есть ещё минут десять.

Слышно как он усмехается.

— Тебе ещё жить да жить, Пуля, ага? Целых десять минут!

— Гер, я не понимаю.

— Хы… А ты напряги мозги, курица дешёвая.

Курица? Дешёвая? Так ты меня ещё не называл, аяврик. В постели я была «долбоёбище ты моё», на кухне — «Жанка-куртизанка» и «Чика», по работе — официально: «Пуля».

Лысая башка попривык к темноте, осмотрелся и теперь отважился показать половину своего бычьего торса. Снизу его, наверное, поторапливают. Интересно, сколько вас там, таких быков, на одну хрупкую леди?

— Не суетись, Никит а хренова, — между тем говорит Гера своим непередаваемым баритоном, от которого я даже сейчас готова сомлеть. — Как там у Некрасова… Служенье муз не терпит суеты, да?..

— У Пушкина, Герунь.

— А-а… Да и хэ с ним, — усмехается он. — Ладно, заболтались мы с тобой. А тебе ведь нужно жизнь повспоминать, попрощаться с этим бренным миром… Давай, короче.

— Гер, не время для шуток, честное слово!

Я уже осознаю, что всё кончено, но дурацкий комок, подкативший к горлу мешает сосредоточиться и начать думать.

— Ну, это кому как, — ржёт Гера и что-то там откусывает. Наверняка жрёт бутерброд с колбасой, покрытой срезом огурца и листиком салата. Под аппетитное чавканье, хрупание и сопение я наконец-то соглашаюсь всё понять.

— Ладно, Пуля, давай кончать, — деловито покашливает он. — Сейчас сообщение поступит из «Тянь-Шаня», шумно будет, так что некогда мне с тобой.

— За сколько ты меня продал? — зачем-то спрашиваю я. Какая мне, казалось бы, разница, за сколько.

— Дорого, — отвечает он после небольшой паузы. Я вижу, как крошки зеленоватой от салата пережёванной колбасы падают на стекло на рабочем столе. Он всегда очень неаккуратно ест. — Ты столько не стоишь, Пуля, поверь.

Верю конечно. Ну ладно, хоть не продешевил мой милок. Пяток процентов уйдёт, как обычно, какому-нибудь детскому дому. Или центру реабилитации инвалидов. Гера сказал, когда я спросила, какие грехи он замаливает такими переводами: «Ты дура, чика. Я безгрешен. За эти копейки с зарплаты сирого мента я покупаю себе самую дорогую в мире вещь — добрую репутацию».

Юрий Деточкин, мля…

А ведь всё ясно было сразу. Никто, кроме Геры не знал и знать не мог, откуда я буду работать по Покойнику.

— Только слышь, ты на меня зла не держи, — между тем продолжает он. — Я тебя не по капризу и не из-за бабла сдал, я ж не сволочь какая. Маркел хочет мира с Левым берегом. А Гавгадзе за мир запросил голову того, кто его брата положил. Ну, я решил, что всем будет хорошо и спокойно, если тебя засветить. Тем более, что Маркел знает, откуда…

Это всё интересно, Гера, но зачем мне сейчас твои объяснения. Не до тебя уже…

Бык выбрался на чердак и, отпрыгнув от люка, распластался в пыли, шарит по полумраку стволом. Из проёма споро лезет следующий. А за ним видны руки ещё одного. Ну, трое — необходимый минимум, понятное дело. А будет их человека четыре, а то и пять.