Алексей Притуляк - Первое апреля октября

И когда на собрании коллектива, приуроченном к самоубийству одного из головушкинских пациентов с неоперабельной язвой желудка, была открыта запись желающих под Московский поезд, терапевт записался под номером четыре, после того, как в ряды добровольцев вступил стоматолог Ордынцев, на которого терапевт втайне всегда хотел быть похожим. Поговаривали, что Ордынцев — латентный садист, но чего только не придумают люди, боящиеся стоматологов.

4. Рельсы

Пётр Сергеевич отмахал в хвосте колонны эскулапов не меньше полукилометра, прежде чем чётки из голов на рельсах оборвались. Последним в череде ожидающих поезда был нездорового вида лысенький дедок, в бородке и с ружьём. Ружьё он крепко прижимал к груди, так что сразу было видно, что опасности человек не представляет — не бандит он, не грабитель и не душегубец какой, а ружьё — скорей всего казённое.

— Так это, я прям с работы, — пояснил он навстречу вопросительному взгляду Петра Сергеевича, опасливо брошенному на берданку, и глубоко и гулко закашлялся. А прокашлявшись, добавил: — Сторожем, это, работаю. В потребсоюзе.

— А-а, — кивнул Бредяев. — Ага.

— Кашель у вас нездоровый какой, — повёл чутким ухом терапевт Головушкин в сторону человека с ружьём. — Сухой?

— Сухой, — покосился на него сторож. — С утра, это, ни капли. А ты как узнал, родёмый?

— Я врач, — пряча за безразличной деловитостью профессиональную гордость, отвечал Головушкин. — Слух у меня… У музыканта, положим, на ноты всякие слух, а у меня — на кашли.

Эскулапы рассредоточились, залегли. Пётр Сергеевич пристроился рядом с дедком-сторожем. Лежать здесь, на вокзальных задворках, можно было вольно, не прижимаясь друг к другу, поэтому застарелый кислый запах, исходящий от дедовой фуфайки, не очень тревожил обоняние Бредяева. За спиной кряхтел и возился терапевт Головушкин, который всё никак не мог занять удобной позы.

Пётр Сергеевич положил голову на холодный рельс. Уху сразу стало неудобно, зябко и гулко. То ли где-то вдали приближался поезд, то ли создавался эффект подобный эффекту от поднесённой к уху ракушки.

— А вы зачем здесь? — от нечего делать решил он проинтервьюировать сторожа.

— А зачем и все, — охотно отозвался дедок. Говорить ему было трудно — то и дело отрывистый лающий кашель заставлял его прикрывать рот желтоватой сухонькой ладошкой. — Помереть, это, хочу.

— Ну а каковы причинно-следственные связи? — настаивал Пётр Сергеевич, по примеру Пронькина подкладывая под ухо платочек.

— Смертоубивец я, — отозвался сторож после очередного тряского приступа кашля.

— Это как же? — похолодел Пётр Сергеевич.

— А так, — охотно отозвался дедок.

И принялся рассказывать.

5. Скорбная быль сторожа Гипербореича

Значит, это, в середу было дело… Нонеча у нас день воскресный?.. Ага, ну, значит, это, три дни тому. Сижу я, значит, на вахте (сторожем я в потребсоюзе), тверёзый сижу (а по середам я всегда тверёзый), бдю и кросворд гадаю в «Арг у ментах» (моя любимая газета по кроссвордам). Гадаю, стало быть, а там слово такое замудрёное из девяти буков — как, дескать, по-другому можно назвать тепловоз? А я ни в зуб ногой, не смотри, что слово такое, это, простое. Тут является Зан ачка наша, Тамарка (это её так за скупердяйство еёшное прозвали — Заначка. А вообще она зам, стало быть, начальника. Замначка — заначка, вот как). Она мне:

— Гипербореич, — говорит… Это, стало быть, зовут меня так — Самуил Гипербореич. Да отчество как отчество, чего, привык. Ну, вот, значит, она и говорит: — Гипербореич, колонисты опять дыру просквозили. Поправить бы надо.

— Тёзки мы с батюшкой вашим, — вставил терапевт Головушкин. Не для красного словца вставил — его действительно звали Гиперборей Казимирович.

Дедок отвлёкся на реплику терапевта коротким «ну и ладно» и продолжал рассказ.

— Колонистами у нас зовут тех, что из автоколонны тринадцать тридцать девять. Она забор в забор с нашим потребсоюзом стоит. А там дыра такая в заборе, что ходить можно туда-сюда чуть не в рост. Они, стало быть, колонисты-то, дырой этой пользуются, как Евротоннелем для всяких своих надобностей: шоферюги то спереть у нас чего придут, то пикник организуют на лужайке за конторой. Мы этот тоннель блокируем из раза в раз — то фанерой заколотим, то листом жести. Но этим чертям как приспичит, так они нашу блокировку сносят и дела свои чёрные с новой силой вершат.

Вот, стало быть, Заначка мне говорит: сходи, Гипербореич, пресеки Ла-Манш.