Алексей Притуляк - Первое апреля октября

Нет, личность потерпевшего мне совершенно неизвестна. Нет, раньше я его никогда не видел. Думаю, он местный, лампадовский.

Третий свидетель

Это было ужасно! Я думала, с ума сойду. Он как прыгнет к нему, как крикнет: «Сдохни! Сдохни, тварь!» Ну кто же ещё, как не убийца этот. И прямо по голове его, представляете, топором. Огромным таким топором, да, как в кино бывает у этих, у рыцарей разных. Ну, не знаю, может быть, не топором. Я не рассматривала. Я умирала от ужаса. Нет, на рыцаря он был совершенно не похож — где вы видели рыцарей в татуировках. А этот исколот был весь подчистую, как бабуин из племени чунга-чанга. Я метлу отбросила и… Какую метлу? Обычную, которой подметают. Нет, я не работаю дворником. Метла для того, чтобы подметать. Так вы же сами не даёте мне рассказывать, задаёте всякую чепуху.

В общем, этот его ка-а-ак топором — хрясь! Череп пополам. Тут дама какая-то как закричит! Громче меня, представляете. А этот, синий, достал из кармана мешочек. Да какой мешочек — обычный, полиэтиленовый. И давай рукой из черепа мозги выскребать, как мякоть из арбуза… Ой, мне, кажется, плохо… Ничего-ничего, только водички дайте… Спасибо.

В общем в мешочек наскрёб мозгов. На меня ещё посмотрел так зверски и говорит: «Бабе моей, говорит, творогу приспичило». Я ему говорю: «Так вы бы купили. Вон, говорю, бабушки чем только не торгуют. Зачем же, говорю, человека-то убивать». А он только рукой махнул. Тут меня толкнул кто-то сзади — наверное, та женщина, что кричала громче меня. Я обернулась — никого. В смысле, народу-то уже полно собралось — поди разберись, кто толкнул. А когда опять к этому повернулась, его уже и след простыл. А кругом — кровь… Кровь, кровь, везде кровь! (рыдает) А тот балерун на четвереньки встал и давай… ой, меня сейчас вытошнит… мамочка! (слышны рвотные спазмы)

Какой балерун-то? А из восьмого купе. Может быть, он и не балерун, но я так его про себя назвала. Потому что худой он очень и в одежде чёрной обтягивающей и походка у него такая… мягкая, неслышная, летящая. Ну вот, этот балерун, значит… ох, не могу, опять… (спазмы того же происхождения)

Простите. В общем, он ползает на четвереньках и слизывает кровь… мозги… с асфальта, со ступеньки… Господи, ужас какой! Подождите, я сейчас… (снова спазмы).

Может быть, закончим эти ваши показания? Мои показания? Да какая разница, плохо мне! И показаниям моим тоже плохо.

Четвёртый свидетель

Чего говоришь, милок? А-а, дык это, ничего я по ентому делу не знаю. Не была я там. Ну да, торгую. На перроне ентом вашем, да. И то сказать, как а там торговля — смех один. За весь тот день токмо стакан черешни и спродала. Нет, не была я там. Сначала была, а потом — не была. Да вот так, голубь. Отпустил бы ты бабку, ась? Да какой я тебе свиндетель — так, смех один. Я ж и в очках-то не вижу ничего, а уж без очков мне что вокзал, что баня. Оне ж напротив стоят, баня с вокзалом, дык я один раз так с веником да тазиком в вокзал-то и впёрлася. Хорошо, раздеться не успела. А то сказали бы, енто, стрыптизёрша бабка. Бабка, да с ногой, сказали бы, а туды жа. Да ты не ухмыляйся, сынок, ты лучше отпусти старую дык и всё. Не ржи, не ржи, зубоскал, я не одна така. О прошлый год один мужик уж и раздеваться почал, прям середь залу. Его ваши-то взяли на полслове, когда уже исподне скидывал. Ишшо яйцо ему разбили. Тьфу, нечисты силы, да чего ты ржёшь аки мерин на кобылу! Како яйцо — обычно яйцо. Куришное. Ну дык ты и спрашивай, чего хошь, а не серчай, бузун ты этакой! А лучше дык отпустил бы старую, милок, ась?

В Чумуртаевке я живу, где ж ещё. А в Лихоманск торговать езжу токмо, да в баню, да в нивермаг когда. На амтобусе, на сто восьмом. Лихоманском — это у нас его так величают, милок, а вообще-то он Лехоланск. Что это ты спрашиваешь, где такой город? Чудной какой-то… Там, где был там и есть он. Возле Чумуртаевки деревни.

А чего про убивство. Не знаю ничего. Кадыть сполошилися все, заорали, я ишшо думаю себе: «Чегой-то это? Опять, поди, Дерезова коза буянит… Да обычная коза, токмо буйная шибко, у Дерезихи бабки. Ну вот, значит… Думаю себе: «Опять, поди, Дерезова коза буянит». Поковыляла след за всеми. Быстро-то я не могу — нога-то у меня одна того… Ну, когда досвистала до поезду, там ужо всё и кончилося. Токмо енти ваши струдники были двое. Один-то свово дружка спровадил, а сам на голову убитому сел и давай глаза ему выклёвывать. В один момент глазницы-то ему и опустошил. Потом как карчнет! И улетел. А убитый-то поднялся, сел на ентот ваш перрон и ну реветь: «Где мои глазья, не вижу ничего?!» Потом встал, руки выпростал и давай ходить по ентому вашему перрону… Не ваш? Да всё одно. Ходит, значит, и орёт: «Где мои глазья? Дайте мне глазья!»