Уильям Фолкнер - Гон спозаранку

Я не знал, что делать. Да и сейчас, в это воскресное утро, я так и не знаю, как мне следовало поступить. Наверное, надо было дать ей хорошую затрещину. Я сказал ей, что так нельзя. Она ответила, что я не вправе ей запретить. Я заикнулся о детях, но они, возразила Берта, будут только в выигрыше, поскольку, обогатившись таким опытом, она будет лучше справляться и со своими материнскими обязанностями. «Как только я разделась, — сказала она, — вместе с тряпками с меня словно спало все то низменное, мелочное, что сковывало мою душу». Тогда я сказал, что все равно ее не зачислят в труппу из-за рубца от аппендицита. Тут зазвонил телефон. Это звонил продюсер сообщить, что она принята. «Ах, я так счастлива! — щебетала она. — Как удивительна, как богата, как чудесна жизнь, стоит лишь отказаться от роли, которую тебе навязывали родители, дядюшки да тетушки! Я чувствую себя первопроходцем!»

До сих пор не уверен, правильно ли я поступил, вернее, правильно ли, что я никак не поступил. Берта уволилась из школы и вступила в профсоюз актеров. Начались репетиции. Перед премьерой «Озаманида» она наняла миссис Аксбридж и переехала в гостиницу неподалеку от театра. Я потребовал развода. Она сказала, что не видит к этому никаких оснований. И в самом деле, юридическая практика предусматривает такие деяния, как неверность или жестокое обращение с супругом, но что человеку делать, если его жене угодно появляться голой на подмостках театра? В дни моей молодости я знавал эстрадных актрис, были среди них и семейные. Но в костюме, в котором готовилась предстать перед публикой Берта, эти дивы появлялись лишь в субботних полуночных программах, да и мужья их были, помнится, третьеразрядные комедианты, а дети заморыши.

Дня через два после этого разговора я пошел к юристу. Он сказал, что единственная надежда — это развод по обоюдному согласию. Такого прецедента, как развод на основании инсценировки одной из сторон половой близости с третьим лицом, в штате Нью-Йорк еще не было, а без соответствующего прецедента, объяснил он, ни один юрист не возьмется за бракоразводное дело.

К новому поприщу Берты большая часть моих друзей отнеслась тактично. Большая часть моих друзей, надо полагать, сходила на нее взглянуть. Свой поход в театр я отложил на месяц, а может, и больше. Билеты стоили дорого, к тому же спектакль почти каждый раз проходил с аншлагом. Шел снег, когда я наконец выбрался в этот театр, вернее, в помещение, бывшее некогда театром. Занавеса не было, а всю декорацию составляли старые автомобильные шины; единственное, что здесь напоминало о театре, — это кресла и ряды между ними. Театральная публика всегда приводит меня в смущение. Быть может, из-за непостижимого разнообразия типов, втиснутых в помещение, хоть и причудливо убранное, все же по существу своему домашнее. В тот вечер типаж был и в самом деле богатый. Я вошел в зал под звуки «рока». Это был оглушительный, ставший уже старомодным вид «рока», который некогда исполнялся в таких заведениях, как «Артур» [12] «Артур» — клуб-дискотека, популярный в шестидесятые годы среди нью-йоркской элиты. . Ровно в восемь тридцать в зале пригасили огни, и через зал на сцену прошествовали актеры. Четырнадцать человек, и все четырнадцать в чем мать родила (если не считать короны на голове Озаманида).

Не берусь описать спектакль. У Озаманида было два сына, которых он то ли убил, то ли, наоборот, не убивал. Эротический диапазон был широк: мужчины обнимали женщин, женщины мужчин, Озаманид обнимался с мужчинами. В какой-то момент лицедейства мой сосед справа положил руку мне на колено. Я не хотел его обижать — ведь никто не властен над своими инстинктами, но вместе с тем я не желал также и обнадеживать его и смахнул его руку. Меня охватила глубокая ностальгия по невинному кинематографу моего детства. В провинциальном городишке, где я вырос, был один кинематограф — «Альгамбра». Мой любимый фильм назывался: «Четвертая тревога». В какой-то вторник я зашел туда после уроков, увидел эту картину и остался на следующий сеанс. К ужину я, конечно, опоздал, родители волновались, и мне был нагоняй. В среду я прогулял школу, благодаря чему мне удалось дважды посмотреть картину и поспеть к ужину. В четверг я в школу пошел, но сразу после уроков завернул в кино, откуда меня извлек посреди второго сеанса полицейский — должно быть, родители решили прибегнуть к помощи властей. В пятницу мне запретили идти в кино, зато субботу — последний день демонстрации этого фильма — я провел там с утра и до вечера. Тема картины — наступление техники в пожарном деле: в некоем городе было четыре пожарные команды. В трех ввели автомобили, а несчастных лошадок продали злым людям. Оставалась одна-единственная конная команда. Но и ее дни, по-видимому, были сочтены. И пожарные и кони бродили как в воду опущенные. Но вот случился крупный пожар. По экрану одна вслед другой мчатся три команды на автомобилях. В копной команде царит уныние. Вдруг зазвонила «четвертая тревога» — сигнал нашей команде, и все захлопотало: кони мгновенно запряжены и несутся галопом через весь город! Пожар затушен, город спасен, а лошади амнистированы мэром. Под аккомпанемент этих воспоминаний Озаманид выписывал непристойное слово на ягодицах моей жены.