Владимир Гончаров - Апокриф

Зато Стаарз был доволен.

Он сам вызвал Тиоркиса на встречу. На этот раз он не хотел получить от Тиоракиса никаких сведений или озаботить его новыми заданиями. Просто старый агентурщик посчитал необходимым оказать ему моральную поддержку. А то еще, чего доброго, парнишка не выдержит пребывания в совершенно чужой для него шкуре, не вынесет начавшей сгущаться вокруг атмосферы неприятия и отчуждения, да и сорвется. Хорошо, если по-тихому отойдет в сторону и просто скажет: «Не могу больше!» — а, ну, как болтать начнет? Бывало же такое. И не раз. Нет, хороший агент — существо тонкое, инструмент хрупкий… Его нужно долго и осторожно создавать, обрабатывать, настраивать, и вот тогда — будет толк, будет результат, отдача. Иногда очень важно вовремя показать подопечному насколько он ценен, насколько важен, насколько… любим, что ли? Им, агентам, иногда этого очень недостает, в силу специфики работы. Вовремя сказанные слова одобрения, поддержки, особенно для тех, кто работает из «идейных» соображений, вообще могут быть решающим фактором. «А этот Тиоракис, — рассуждал про себя Стаарз, — как раз такой парнишка. Наивен, конечно… Но, это — пока. Оботрется! А так — данные отличные! Жалко будет потерять…»

— Вы взвалили на себя тяжелую ношу, Ансельм… Никто не поймет вас так, как я, поверьте! Проходил через такое. Где-нибудь в открытом бою первым броситься в атаку, знаете, легче бывает. Особливо, ежели на нервном подъеме… да на виду у всех… да еще со знаменем каким-нибудь… Да-а… Красиво!

Они вновь сидели на лавочке в тихом углу парка. Стаарз, был похож на старого нахохлившегося воробья. Он сгорбился и, уставившись глазами в вытоптанный перед сидением пятачок земли, одновременно с произносимыми словами чертил на нем длинным прутиком какие-то бессмысленные узоры.

— А в нашем деле, — продолжал он, — внутренняя сила нужна. И немалая. Тут одного порыва недостаточно. Тут — мужество иного рода. Без надежды на немедленное признание и безмерную благодарность соотечественников… Х-хе!.. Но, у вас получится, Ансельм! У вас это есть!.. Подождите возражать! Я знаю, что говорю! И еще… Когда трудно становится, вспоминайте, что все это не для себя и не потому, что вас кто-то вынудил, и даже не за деньги. Именно так, простите за выспренность, вы служите своей стране и, кстати, всем тем людям, которые сейчас могут смотреть на вас с непониманием или даже с неприязнью… а, возможно, и с ненавистью. В общем, с высоты своей миссии на это взирайте. Будет легче. Мне, во всяком случае, в свое время, легче становилось…

Стаарз, произнося все это, действовал точно. Это было как раз то, в чем сейчас остро нуждался Тиоракис, что он подспудно сам желал услышать от своего куратора: одобрение и признание от старого воина тайного ордена, а, значит, и со стороны всей могущественной секретной организации… Эта была совершенно необходимая подпитка для той своеобразной формы честолюбия, которое в значительной степени руководило действиями Тиоракиса.

— А вы знаете, что меня, скорее всего, попрут из МС? — спросил Тиоракис у своего куратора.

— А как же! Всенепременно и очень натурально попрут! Это для нашей игры тоже на руку. Ореол «мученика» за идею — это эффектно. Не Бог весть какой, правда, ореольчик, но все же…

И выперли.

К своему удивлению Тиоракис пережил эту неприятную, в общем-то, процедуру довольно легко. Он оказался к ней готов. Несомненно, помогла и психологическая поддержка, которую в нужный момент ему оказал Стаарз.

Находясь на «лобном месте», Тиоракис с интересом почувствовал в себе некую отстраненность по отношению к тому, что происходило на собрании. Как если бы он сидел в театре и смотрел постановку. Правда, здесь имелось то своеобразие, что в этом спектакле главную роль играл он сам и ему единственному были заранее ясны ее рисунок и сверхзадача, как, впрочем, и те партитуры, которые разыгрывались остальными участниками действа. Эти остальные — вдруг представились ему какими-то куклами, примитивно управляемыми едва скрытыми за ширмой тростями, концы которых находились именно в его — Тиоракиса — руках. Да и большинство реплик, которые произносили персонажи пьесы, казались неожиданно банальными и, разумеется, известными еще до того, как были произнесены.

Одновременно он испытывал род неудобства перед всеми этими людьми, в основном, его сверстниками, которых приходилось совершенно бессовестно надувать.