Феликс Розинер - Некто Финкельмайер

Наступил Новый год. Празднество в Прибежище было скромным. За обычными пожеланиями слышалось всем одно: скорей бы прошла эта темная полоса… Среди ночи вышли во двор, и в ветвях старой ели Вера зажгла большую свечу.

Ближе к утру Данута сказала Никольскому: "Прошу…

Арон хотел сам, без меня… Но так будет нехорошо. Вам спасибо за все, теперь больше не надо… Мне нужно… должна!.." — «Да, конечно, конечно, — поспешно продолжил Никольский, он все понимал, он все тонко чувствовал, он был очень чуток с женщинами, они это за ним всегда замечали и очень ценили!.. — я понимаю, и я обещал, что в любой момент, мы, давайте, договоримся в ближайшие дни и поедем подать заявление, но имейте, Данута, в виду, что прописка за вами и после развода, — она по закону за вами, и сколько вы захотите, вы можете быть…» — «Вам спасибо, Леонид. Вы доб… настоящий другас… Я хочу ехать в Каунас. Искать кого-то…» — «Вон что… Пожалуй, пожалуй… сейчас вам бы, действительно, стоило смыться… А как Арон?» — «Он хочет, чтобы уехала…»

Никольский потом стоял напротив Арона, и они исполнили молча религиозный канон (со времен средневековья —форма многоголосной музыки, основанная на строгой имитации темы, начавшейся в одном голосе, затем продолженной в других голосах), — в данном случае двухголосный канон на такой, приблизительно, текст: "О свята — о святая Дану — я Данута зачем — та зачем покидаешь меня — покидаешь меня в тяжкий час — в тяжкий час…"

— Погано, — сказал Никольский.

— Угу, — сказал Финкельмайер.

— Дурак. Женился бы, — сказал Никольский.

— Дурак. Не хочу, — сказал Финкельмайер.

— Что ей делать в Литве.

— Отсюда надо уехать.

— Иначе затаскают.

— Угу.

— Тебя не трогают почему-то.

— Фриду вызывали.

— Жену?!

— Что ты удивляешься? Жену Никольского таскают, а жену Финкельмайера не должны?

— Весело.

— Меня оставили на закуску. Я к Леопольду ближе других. Мы знакомы больше десяти лет.

— Да. Все сводится к нему…

Леопольда вызывали по два, по три раза в неделю. Следователь начал настойчиво выяснять, с кем из художников Леопольд поддерживал отношения, кто продавал ему свои картины, у кого в мастерских он бывал, кого там встречал — и так далее. Нередко Леопольд по каким-либо соображениям уходил от прямых ответов в сторону. Чтобы получить нужные ему показания, следователю пришлось упомянуть о фактах, которые, как понял Леопольд, могли оказаться известными только из допросов вполне определенных людей. Это уже хоть что-то говорило о ситуации. Осторожно, через знакомых, Леопольд разузнал, что, действительно, дело, которым занят был следователь, тянулось еще с той поры, когда вскоре после известного выступления по поводу абстракционизма и формализма устроили на Западе выставку, на которой показали картины, вывезенные отсюда, от этих самых абстракционистов. Растрезвонили про выставку в реакционной прессе, а это наносило вред, с чем мириться было никак нельзя, и потому-то, как можно понять, искали виноватых.

Адвокат, с которым пошел Леопольд советоваться, заключил, что события грозят обернуться самым неприятным образом. Пусть Леопольд никак не был замешан в незаконных делах, но, говорил адвокат, судите сами: вы покупали у автора картину — и, как вы утверждаете, почти задаром — пусть так; затем, по первому желанию художника, возвращали, принимая от него ту же небольшую сумму обратно — пусть так; и, представьте, та же картина продана за валюту — и вот известно, что она продана; известно, что автор продавал ее вам; а то, что автор у вас ее забрал, чтобы перепродать — это известно, кроме вас, только ему самому, художнику, и он от этого может отречься. «Но как они будут доказывать, что именно я перепродал?» — спросил Леопольд. «Ах, презумпция невиновности, презумпция невиновности!.. Оставьте!..» — махнул рукой адвокат. Беседовали у него дома, и он мог быть вполне откровенен.

— Рассуждений, которые я вам сейчас привел, вполне достаточно, чтобы вы в какой-то момент из свидетелей перешли в число подследственных. Это хуже всего. Я готов предположить, что следствие столкнулось с трудностями, и, пока допрашивали самих художников, не многое удалось собрать. Кто картины продавал? Кому продавал? Как продавал? Каждый из авторов мог утверждать, что, продав свою работу кому угодно здесь, он уже не знал, что она оказалась за границей. Тут концов не найдешь, и следствию в таких случаях очень желательно отыскать единую руку, которая все это организовываю! Стянуть — все, все! — в один, общий узел! — это было бы дело!