Дмитрий Быков - Квартал. Прохождение

5.

Событие, которое нанесло вам серьезную и до сих пор — подчеркиваю, это важно, — не залеченную травму. Большинство травм мы благополучно исцеляем тем, что мстим обидчику. Но обязательно есть та, которая не отмщена. Ее я и прошу нанести на координатную сетку. Со своей стороны, напоминаю этому человеку, что помню о нем, что память у меня вообще хорошая. Уверен, что и он меня помнит и все понимает. У нас был с ним редчайший случай взаимной ненависти с первого взгляда — той ненависти, которая включает и брезгливость; я вообще больше всего в жизни ненавижу этот долоховский тип, любующееся собой сентиментальное зло, сверхчеловечка, находящего наслаждение именно в том, чтобы гадить. Интересный штрих к его биографии: он прочел как-то, что в Минске — еще был Советский Союз! — существует продавщица газет, которую обожает весь квартал — квартал! — и которая за 30 лет работы в этом газетном киоске ни раз у не получила записи в жалобную книгу. Эта жалобная книга так и висела у нее в киоске, вся желтая и нетронутая. Репортер ужасно этому умилялся. И что вы думаете? Он специально поехал в Минск, чтобы найти там эту кассиршу и дефлорировать таким образом ее жалобную книгу. Ей было чуть за 50, уязвимый климактерический возраст. Она, наверное, сразу после этого умерла от сердечного приступа. Я не был тогда в Минске и не знаю, врал ли он, но он утверждал, что довел ее до слез, а жалобную книгу она не могла ему не дать — с этим жестко было при советской власти. Допускаю, что он врал. Но сюжет, сюжет!

Он сейчас за границей, я знаю где. Мы обязательно еще раз сойдемся. Предполагаю, что его ожидает несколько больший шок, нежели кассиршу.

6.

Встреча с человеком, который стал для вас духовным образцом, учителем, эталоном. Таких людей наверняка было несколько, но выберите наиболее значимого.

7.

Эпизод, когда вы наиболее удачно, талантливо, успешно отомстили врагу.

8.

Покупка вашего первого автомобиля.

9.

Поступок, в котором вы больше всего раскаиваетесь. То, чего вы не прощаете себе. Если таких несколько, то самый непрощаемый. Иногда — и даже чаще всего — это вещь не особенно масштабная, не самая серьезная. Я однажды поймал в Евпатории маленького краба, и он у меня в ведерке довольно скоро сдох. Мы его потом засушили, сделали красивую композицию с песком и камушками. И вот уже зимой, пять месяцев прошло, уже этот краб стоял в кабинете биологии как лучшая поделка (помните невыносимое слово «поделка»?!) — и я проснулся ночью от ужасной грусти, представляя, как мать этого краба о нем горевала. Лет девять мне было, вероятно. Такая грусть, такое раскаяние! Как сейчас вижу дом напротив, туда выходили окна нашей двухкомнатной квартиры на третьем этаже, мы жили там вчетвером, у нас с матерью была общая комната. Над гаражом около этого дома напротив висел прожектор, помню его невыносимо тоскливый белый свет, и так мне стало худо, что я разбудил мать и начал ей жаловаться. А мать вообще не высыпалась, будучи учителем, и ей было рано вставать, и она мне сказала, что моя сентиментальность довольно неуместна, что это вообще черта немецкого офицера — сочетание сентиментальности и жестокости, и что краба я жалею, а ее не жалею. Она, думаю, в упор не помнит этого разговора, а на меня он произвел впечатление. Она совершенно права, я думаю. Как вы понимаете, история с крабом — не самое мучительное мое воспоминание и не самое непростительное, я просто для примера. Я много чего себе не могу простить. Мне чаще других вспоминается одна безобразная сцена — хотя помечать на графике, вероятно, я буду не ее. Ох, товарищи, как мне мучительно дается «Квартал»! Будем считать, что это боль благотворная; будем считать, что для вас это тоже мучительное занятие, как же иначе-то? Иначе и браться бессмысленно за такое прохождение, ведь это мы жизнь свою проходим, чтобы разобраться с ней наконец. Но вот первая жена, которую я потом оставил не самым лучшим образом, потому что я вообще сволочь большая, однажды ждала нас с дочерью из гостей, а дочь там плохо себя вела. И вот я приехал в отвратительном настроении, стал устраивать скандал — наверное, были к тому в тот день и другие поводы, не знаю, — но я с ужасом вспоминаю, как жена нас встретила, очень радостная, очень ласковая: «Ах вы мои дорогие, как вы там веселились?» — и я ей прямо с порога начал устраивать сцену, типа, это все ты, твое воспитание, и вообще я уйду. Ужасно это было. Ужасно было даже не то, что я довел ее до слез, а то, что так у меня и стоит это перед глазами — «Ах вы мои дорогие». Это совершенно непростительно, и все, что я делаю, непростительно. Не надо мне говорить, что это все ерунда: этим никого нельзя утешить. Никого нельзя утешить мыслью о том, что бывает хуже. И даже если я, повторяю, укажу другой непростительный поступок — этот я тоже сейчас вспоминаю. Короче, найдите у себя такой же и отметьте. Особенно я буду уважать человека, который этот непростительный поступок отнесет в будущее, но таких храбрых среди вас, я думаю, нет. Да в том и штука, чтобы найти его в прошлом — с будущего-то какой спрос?