Дмитрий Быков - Квартал. Прохождение

Здесь нарисуйте что-нибудь омерзительное. Можно паука или миксину. Миксина, кто не знает, это такая морская штука, которая всю воду вокруг себя превращает в желеобразную слизь. Наверное, ей не нравится жить в чистой прозрачной воде, слишком уж она сама хорошо видна во всей своей омерзительности. А может, ей не нравятся другие морские существа, и она делает вокруг слизь, чтобы никто не приблизился к ней, но тогда ее жалко, и она перестает быть омерзительной тварью. Можно нарисовать кучу опарышей. Некоторые рисуют Гитлера, но почему-то у людей, которые в качестве самой гнусной вещи выбирают Гитлера, его портрет получается очень милым и трогательным. Я бы нарисовал самого себя, но не умею. Так что меня можете нарисовать вы, если я вам так неприятен. Ваша воля.

Теперь — куб Эшера. Тот, у которого грани пересекаются в неправильных плоскостях, то есть вообще без плоскостей. Такая обманка, иллюзия объема, когда его нет. Как вся моя жизнь, да и ваша, честно говоря, — никакой перспективы, одна двухмерность. Вообще-то это просто омерзительно, так что можно было куб Эшера нарисовать на предыдущей странице, но там у нас уже я и миксина, поэтому рисуйте куб здесь.

Костер. Пионерский, которым взвивается темная ночь, туристский, у которого посидим с товарищами, если ты подождешь, постоишь еще немножко, цыганский, который светит в тумане, или тот, который развели у дороги два одиночества. Инквизиторский костер еще бывает, в нем корчится еретик. Нарисовать его как следует вы все равно не сможете, поэтому обойдитесь без еретика, пожалуйста: мне и так очень, очень тревожно.

Птицу. Пусть она как будто летит туда, где вы никогда не были и вряд ли будете. Там ее ожидают вечное блаженство, дивный климат, много жирной и ленивой еды, и вот она туда летит, летит, все никак не может долететь, но когда-нибудь непременно там окажется, чтобы понять, что и на старом месте было неплохо, даже очень хорошо, даже вообще лучше, чем где-либо, и нет здесь никакого блаженства, но туда, назад, тоже уже нельзя, потому что там в кустах у берега сидит охотник с духовым ружьем и ждет. У охотника на щеках полосы белой глины, а в губе акулий клык, а его духовое ружье — самое меткое и дальнобойное в мире, оно всегда точно знает, куда стрелять, чтобы было не насмерть, но больно так, что лучше бы насмерть, только смерти нет. Охотника рисовать не надо, пусть он сидит там, где сидит, не трогайте его, умоляю, иначе он встанет и — раз-два-три-четыре-пять — пойдет меня искать. Рисуйте птицу, и все. Воробья какого-нибудь нарисуйте просто, я не знаю. Да, рисуйте воробья, ну вас к черту.

Уличный фонарь. Под фонарем всегда что-то вьется: мошки, снежинки, капли дождя. Все самое ужасное происходит всегда под фонарем, в его тусклом неживом свете. Ограбить или избить могут и в темноте, а вот разрушить жизнь и убить душу — только под фонарем. Наверное, они, кто убивает душу, хотят видеть, как она умирает, как осколки летят, как ты ползаешь и собираешь их, но для этого-то как раз света недостаточно. Меня тысячу раз убивали под фонарями, пока мне не надоело, и в тысячу первый раз я не стал ждать, я сам убил. Неловко, без изящества — просто опыта у меня тогда было мало, и я вообще думал только о том, чтобы успеть первым. Теперь я действовал бы иначе, но мне уже не до того.

Корабль. Прекрасный белоснежный круизный лайнер, похожий на дом: на таком лайнере непонятно вообще, плывешь ты в море или живешь себе на суше. Или пиратскую бригантину под черными парусами, где и палуба черна от въевшейся крови, как ее ни надраивай. Или дракар викингов, похожий на водяное чудовище, со страшной мордой на носу и сотней страшных морд на палубе. А можно спортивную яхту, на которой сверкают зубами молодые, красивые и здоровые люди, они щурятся от солнца и бликов на воде, на бронзовой коже дрожат соленые капли — и правильно дрожат, потому что вот линия, где солнечный свет кончается и начинается туман, а из тумана им навстречу бесшумно выступит тень, и они успеют увидеть только 101 страшную морду и чью-то рыжую бороду.