Маша Спивак - Год черной луны

Думаю, так бунтовало мое возмущенное подсознание: меня — и вдруг в какую-то пошлую свальную цепочку? В хвост к жалким рабам повышенного либидо? Это же анекдот, клише, не из моей жизни и вообще смешно! Поразительно — и отчего мы не хохочем до слез?..

Но оказалось, что клише — вещь серьезная, не выпутаешься. Мы оба произнесли по банальной фразе.

— Это не то, что ты думаешь.

— Не унижай ни меня, ни себя.

Затем я узнала ВСЕ.

В Ивана влюбилась юная — двадцать два года, ребенок — девушка, сама призналась в непреодолимых чувствах. Ему это страшно польстило, и он поневоле увлекся, — разумеется, обстоятельствами, а не ею самой. И честное слово, сегодня собирался с ней порвать. А вообще ему пора на работу, и лучше нам поговорить вечером. Выпалив последние слова, Иван с фантастической скоростью испарился. Его виноватая спина, не поспевая за ним, еще пару секунд висела у меня перед глазами. Я бросилась следом, опередила, загородила собой дверь, закричала, потребовала объяснений. Но — мысленно, про себя; ватное тело отказалось слушаться. И потом, что-то внутри (шестое чувство, еще один штамп?) уже сознавало тщету любых действий и разговоров.

Я совершила следующую банальность — уехала к маме. Благо на тот момент ничто меня дома не удерживало: свекор, Ефим Борисович, жил с моими родителями на даче, внуков Ивану еще не подкинули, а наш двадцатилетний сын с детства отличался самостоятельностью.

Запомнилась электричка, жесткое сиденье, окно, пятна и царапины на стекле, смертная тоска. Трое молодых красивых парней рядом, с бесконечным упоением обсуждавших, где, как и у кого можно раздобыть дозу. Заезженная пластинка в голове противным голосом повторяла: одна — навсегда. Что теперь — это? Окружающая действительность? Не могу. Жизнь кончена. Не вынесу. Спасите. SOS.

Было стыдно. Очень. Измена, такой позор. Чужие, жесткие взгляды больно царапали тело, неприлично оголившееся без автомобильного панциря. А ведь если Иван уйдет… Мысль в ужасе обрывалась. Между тем кругом сидел люд, вовремя обросший хитином, чуял мое страдание, усмехался: то-то. Так, во всяком случае, мне казалось и хотелось кричать всем в лицо: что вы понимаете?! У меня верный муж! Благополучная семья! Дом-крепость! Вместо этого я молча вжималась в скамью: вдруг они все-таки не догадаются, что моя империя рухнула и я — осколок?

В калитку я вошла улыбаясь. Родственники поспешили навстречу — только чуть быстрее обычного, почти ничем не выдавая беспомощной растерянности. Я сразу почувствовала себя больной птичкой, которую кладут в коробочку с ваткой и выпаивают из пипетки.

Отлежавшись, я встала и пошла к кухне, отдельному домику. Окна были открыты, изнутри доносились голоса.

— Ваня ей даже не позвонил, — возмущалась мама.

До сих пор я не плакала, но сейчас, еле сдерживаясь, крепко зажмурилась и замотала головой. По моим представлениям, Иван должен был ждать меня на даче или, в самом худшем случае, обрывать телефон.

— И нам, — отозвался папа. — Хоть бы поинтересовался, как она.

— Ванечке сейчас очень стыдно, — нежно проговорил свекор, — а вы же его знаете. Не выносит неловких ситуаций, в детстве даже из кино убегал.

Молчание моих родителей было красноречивее всяких слов.

— Вот уж не думали, не гадали, — спустя какое-то время сказала мама.

— Возраст, — горестно откликнулся папа.

— Ванькин дед как раз в сорок восемь завел молодую любовницу. Так и бегал между ней и мамой, пока не добегался до инфаркта, — победным тоном сообщил свекор.

«Умеете вы, Ефим Борисович, ляпнуть», — явно подумали про себя мои родители. А тот в ответ невозмутимо изрек непонятное:

— Нитибюс, черный дракон.

Его реплику опять проигнорировали — чтобы старик, упаси боже, не оседлал любимого конька. Он, историк, всю жизнь изучал Средневековье, а в последние годы увлекся алхимией, оккультизмом и магией.

— Напрасно вы так реагируете, — обиделся Ефим Борисович.

Тут вошла я.

Родственники долго не осмеливались произнести ни слова. Потом мама, самая бесстрашная, небрежно, почти без интереса, спросила:

— Он тебе вообще хоть что-нибудь объяснил?

Я начала рассказывать. Мама хмурилась. Папа и свекор, слушая, синхронно мотали головами.

Три дня ушло на обсуждение мужчин вообще (они полигамны), супружеских измен (как правило, ничего не значат) и нашей конкретной ситуации (двадцать пять лет вместе, надо простить).

Иван по телефону слезливо клялся в любви, заверял, что с романом покончено и дороже меня у него никого нет, — но не приезжал. Под всяческими предлогами. К вечеру третьего дня, когда отчаяние мое дошло до предела, он позвонил и сказал: дальше так невозможно, семья есть семья, возвращайся домой. Я согласилась.