Шарль Левински - Геррон

Раньше Козовер был шишкой в берлинской общине. Здесь, в Терезине, он руководит почтой. Он обеспечит мне пакет, который будут разворачивать в следующей сцене. Датский пакет, разумеется. Чтобы в нем было что-то стоющее. С гороховым порошком и эрзац-кофе мне не сделать большого кино.

Мы получим пакет под расписку и по окончании съемок должны будем вернуть его содержимое. Хорошенькая перспектива для людей, которым придется играть счастливых получателей посылки. Держать такие хорошие вещи в руках и потом ничего из этого не получить. Но таков весь фильм. Помидоры на кустах все будут сочтены, и если потом хоть одного недостанет, вся команда сборщиков отправится в Маленькую крепость. Они даже подумывали о том, чтобы после съемок забрать обратно у детей бутерброды с маслом. Но я объяснил, что для фильма совершенно необходимо, чтобы они откусывали. Маленькая победа. Ну хоть что-то.

Для Рама важно, чтобы фильм показал как можно больше культуры. Чешский Веймар то есть, а сам он — герцог Карл Август. Итак, я вставил в сценарий три отрывка из театральных представлений. Из „Рассказов Гофмана“, из оперы „Брундибар“ и из той пьесы на идиш с пляской и смертью раввина. Единственным местом, где можно было снимать, могла послужить сцена дома общины. И тут началась мелочная ревность. Каждый боялся, что другие будут выглядеть в фильме лучше, чем он. Шли разборки из-за получаса репетиционного времени. Строчили прошения и жалобы. У нас ведь больше не было других забот.

Список знаменитостей, которых надо показать публике, становился все длиннее. Технически это не проблема. Но столько голов, одна за другой — это же ничего не выражает. Надо что-то придумать.

И они должны сделать воодушевленные лица. По крайней мере, заинтересованные. Чтобы в фильме не было видно, что зрительный зал — вовсе не зрительный зал. А всего лишь тюремная камера со сценой.

Все повторяется. У драматургов судьбы иссякли идеи. Театр как тюрьма? Дежавю.

Схувбург в Амстердаме. „Joodsche Schouwburg“. Подходящее название. Театр еврейской драмы.

Здание импозантное, с греческим фасадом. Этакое подобие Парфенона, какие и в Берлине строили в период грюндерства. Рельефы и статуи до самой крыши. Фойе облицовано белым мрамором. Очень хорошая акустика и обновленная осветительная техника. Часть софитов потом переправили в Вестерборк. Должно быть, и софиты оказались жидками. Совсем рядом — уютное кафе. Не последнее дело для такого обжоры, как я. До тех пор, пока мне еще можно было посещать кафе. В общем и целом — очень приятный театр. Только клозетов маловато. Во время строительства не подумали, что людей здесь будут порой держать взаперти.

В наше время это пришлось бы учитывать.

Знать бы, что „Колыбельная“ станет нашей последней инсценировкой, мы бы, пожалуй, нашли более содержательную пьесу. А не такую бестолковую дурашливую комедию с подкидышем. Но мы, как часто бывает, ни о чем не догадывались. Даже во время самого последнего спектакля.

Это случилось в первом акте, когда я держал младенца на руках и говорил с ним.

— Не хочешь закурить? — обращался я к нему и делал паузу для смеха, который всегда возникал в этом месте. И тут я слышу топот множества ног за кулисами. Неприглушенно шумный. Я поднял глаза: туда входило целое подразделение СС. Командир, заметив, что идет спектакль, с укором посмотрел на своих людей и приложил палец к губам. Сделал в мою сторону извиняющийся жест. Дальше они шли на цыпочках. Исчезли из моего поля зрения. В зрительном зале никто ничего не заметил. Я совершенно автоматически говорю свою следующую фразу: — Ах, ты некурящий? — обращаясь к кукле, которая играла роль грудничка. Публика смеется. Представление продолжается. Как ни в чем не бывало.

То был Аус дер Фюнтен, человек из центрального управления еврейской эмиграции. Тоже такое нацистское маскарадное словцо. Честнее было бы сказать — центральное управление еврейской депортации. Тогда он еще не был той вселяющей ужас фигурой, какой стал потом. Когда принуждал мужчин, состоящих в смешанных браках, к кастрации. Пока что он был для нас просто одним из эсэсовцев, который не хотел помешать ходу спектакля. Как истинный немец, чтил культуру. Даже дождался заключительных аплодисментов. И только после этого объявил, что театр закрыт.

Схувбург, сказал он, отныне будет служить местом сбора. Для всех евреев, которые не вызвались добровольно на работы в Германии. Три лжи в одной фразе. Не удивительно, что он дослужился до хауптштурмфюрера. Не было никакой добровольности, было только принуждение. И речь шла не о привлечении на работы, а о лагерях. И увозили не в Германию, а в Вестерборк. А оттуда дальше на восток. Если повезет, не дальше Терезина.