Исмаиль Кадарэ: Великая Стена

Даже тех, кто, подумав о Стене, не мог не вспомнить о кочевниках, порой охватывало сомнение, действительно ли именно они стали причиной возведения Стены. А что, если это сама Стена, придвинувшись к границе, приманила их к себе?

Если б мы не видели собственными глазами, как прошествовала, и даже дважды — туда и обратно, — делегация варваров, то, возможно, тоже были бы склонны, как и другие, которых, впрочем, совсем немного, объяснять очередное обострение обстановки, как в большинстве, случаев, какими-то событиями в нашем государстве, более того — в самом его центре. С приятнейшим чувством человека, обнаружившего истину в океане лжи, мы проводили бы долгие зимние ночи в догадках и предположениях о том, что и как происходило, наверное, об интригах, которые, конечно же, плелись во дворце и имели порой столь глубоко скрытые корни, что их не смогли бы отыскать и сами участники, о лютой зависти, от которой, как рассказывают, трескаются в сумерки зеркала у дам, и обо всем прочем, что повелось от века.

Однако все произошло у нас на глазах: кочевники проехали прямо здесь, внизу, под нашими ногами, мы еще не забыли ни разноцветных лент на их одеждах, ни топота их коней, не говоря уж о словах «вот и варвары прошли», о последовавшем за ними вздохе моего помощника и его отрешенном взгляде.

Не случись того, что случилось, мы еще могли бы сомневаться или делать вид, что сомневаемся, но теперь места для сомнений не оставалось, и как ни скучны были зимние вечера, приходилось заполнять их чем угодно, только не поисками какой-то иной причины обеспокоенности в государстве, кроме кочевников.

С севера веет тревогой. Вопрос уже не в том, связано ли беспокойство с угрозой извне. Это очевидно. Речь может идти лишь о том, будет ли война.

Прибыли первые каменщики, но большинство еще в пути. Одни утверждают, что их сорок тысяч, другие — много больше. Предстоит, несомненно, самый большой за несколько веков ремонт.

Дикая утка, взлетев, криком своим разбудила бесконечность безмолвия… Эта строка поэта, имени которого не могу вспомнить, пришла мне на память вчера, когда я созерцал пространство к северу от нас.

С некоторых пор именно тишина беспокоит меня больше всего. Я слышал, у кочевников нынче единоличный предводитель, потомок Чингисхана, и из их пыльного и безумного хаоса он пытается создать государство. Пока о нем не известно ничего определенного, кроме того, что он хромой. Таким образом, о его увечье мы узнали раньше, чем о том, как его зовут.

Вот уже несколько дней подряд кочевники появляются и исчезают в тумане, словно стаи галок. Наверняка следят за ремонтом. Я уверен, что Стена, без которой мы не мыслим своей жизни, недоступна их пониманию и, должно быть, приводит их в такое же смятение, как нас — пустынное пространство к северу от нее.

Мне говорят: скачи и гляди в оба, но она тянется без конца, все одно и то же, камень на камне и камень под камнем, камни ряд за рядом, скрепленные известью; я скачу, а они не двинутся с места, все тянутся без конца и края, как тот проклятый снег, что стлался под копытами коней, когда мы преследовали Тохтамыша в Сибири в конце года Собаки, когда наш славный хан Тимур сказал нам: потерпите, ребята, еще немного, а что до снега, так он как капризная шлюха, сначала напускает на себя холодность, но скоро размягчится и растает; да только ведь эта груда камней похуже будет, не оседает, не тает, стоит на пути и, кричи не кричи, не пускает меня; не возьму в толк, почему наш хан не прикажет ударить по этой каменной дуре, сровнять ее с землей, как в Чубукабаде, когда мы захватили в плен султана Баязида Молниеносного и хан прислал нам ярлык: [1] Приказ (турец.). (Здесь и далее — прим. перев.) молодцы, мол, что взяли в плен Молнию, а что не сумели пока надеть оковы на само небо, так это ничего, придет и его очередь; а потом в Акшехире в год Тигра, когда мы закопали пленников живьем, сложив их, как младенцев в материнском чреве, и славный хан сказал нам: если они невинны, как считает колдун Тятши, то чрево земли, которое попросторней человечьего, родит их снова; ах, как было здорово, но больше наш хан не присылал ярлыка о штурме, и предводители наши говорят на курултае: то, что называют городом, — это точно гроб, остерегайтесь входить в него, войдете — вам уже не выйти, да ведь и ярлыка о разрушении Стены нет как нет, приходят все те же приказы, одинаковые, как эти распроклятые камни: скачи и гляди в оба, кочевник.