Салман Рушди - Прощальный вздох мавра

Я нажал кнопку. В уши мне полился мой собственный голос, напоенный ядом.

Вы знаете, что есть люди, которые утверждают, будто побывали в плену у инопланетян и подверглись там несказанным пыткам и мучительным экспериментам – лишению сна, операциям без анестезии, беспрерывному щекотанию подмышек, перечным клизмам, продолжительному прослушиванию китайской оперы? Скажу вам, что, кончив слушать кассету, вставленную в «уокмен» Умы, я чувствовал себя так, словно вырвался из лап такого вот неземного чудища. Мне представилось некое подобие хамелеона, холоднокровная ящерица из космических далей, способная принимать облик человека, мужчины или женщины по своему желанию, с одной, совершенно определенной целью – творить как можно больше бед, потому что беды составляют ее главный рацион – рис, чечевицу, ее хлеб насущный. Ссора, разрыв, несчастье, катастрофа, горе – вот излюбленные кушанья в ее меню. Она явилась среди нас как сеятельница тревог, как раздувательница войны, видящая во мне (какой же дурак! какой безмозглый осел!) плодородную почву для своих чумных семян. Мир, спокойствие, радость были для нее бесплодной пустыней – ибо, не собрав зловонного своего урожая, она умерла бы с голоду. Она питалась нашими раздорами и крепла на наших неурядицах.

Даже Аурора – Аурора, которая видела правду с самого начала, – в конце концов не устояла. Без сомнения, для УМЫ тут был своего рода спортивный интерес: этой великой хищнице больше всего хотелось поймать самую неуловимую дичь. Ее слова, что бы она ни сказала, на мою мать не подействовали бы. Зная это, она воспользовалась моими словами – моими злыми, ужасными, подсказанными похотью непристойностями. Да, она все их записала, не погнушалась; и как хитро она завлекла меня в эту ловушку, заставив меня произносить роковые фразы в полной уверенности, что это нужно ей, что это ее возбуждает! Я не оправдываю себя. Слова были мои, произнес их я. Кто поумней, прикусил бы язык. Полный любви к ней, помня о враждебности матери, я говорил сперва гневно, потом – желая утвердить верховенство половой любви над материнско-сыновней привязанностью; у меня, выросшего в доме, где разговор то и дело приправляло острое словцо, грубости спокойно слетали с языка. И я все повторял и повторял эти темные бормотанья, потому что в минуты близости она, моя возлюбленная, просила меня – о, как часто просила! -чтобы я их произносил якобы ради лечения – о коварная! о гнусно-коварная! – ее уязвленной гордости. В разгар любви ваша любимая просит у вас поддержки; нуждаясь в чем-то, она нуждается также, чтобы вы нуждались в том же самом, – разве вы ей откажете? Может, конечно, и откажете. Я не знаю ваших секретов и не хочу их знать. Но, возможно, вы не откажете. Да, скажете вы, любимая моя, да, мне тоже это нужно, да, нужно.

Я говорил это в предвкушении любовного акта и во время его. И это тоже было частью задуманного Умой обмана, промежуточным звеном ее интриги.

Две стороны по сорок пять минут избранных отрывков нашей любви, записанных на этой злосчастной кассете с постоянно звучащим на фоне глухих толчков и шорохов отвратительным лейтмотивом. Вставить ей. Да, я хочу. Хочу, о Господи. Трахнуть мою мамашу. Трахнуть ее. Трахнуть суку безмозглую. Каждое хриплое слово – как ржавый гвоздь в разбитое сердце Ауроры.

Представив мне свой вояж ненависти паломничеством любви, тварь выбрала момент, когда Аурора и без того была глубоко потрясена смертью Майны. В тот вечер она дала моим родителям кассету, это была единственная цель ее приезда, и я могу только догадываться, каковы были их ужас и боль, могу только рисовать эту сцену в воображении: Аурора всю ночь сидит сгорбившись на фортепьянной табуретке в ее оранжевой с золотом гостиной, старый Авраам стоит у стены, беспомощно обхватив себя руками, и в сумрачном дверном проеме – испуганные взгляды слуг, трепещущих у края картины, как пальцы.

А наутро, когда я поднялся с ее постели, Ума знала уже, что ждет меня дома, – угрюмые пепельные лица в саду и рука, указывающая на ворота: уходи, убирайся отсюда вон и не возвращайся никогда. Когда я в смятении вернулся к ней, тут она превзошла себя! Какой устроила спектакль! Но теперь я знал все до конца. Никаких сомнений в пользу подозреваемой. Ума, возлюбленная моя предательница, ты готова была вести игру до конца; готова была убить меня и наблюдать мою смерть сквозь наркотический дурман. Потом, разумеется, ты объявила бы о моем трагическом самоубийстве: «Такой тяжелой семейной ссоры этот бедный мягкосердечный человек вынести не смог. К тому же гибель сестры…» Но вмешался фарс – резкое движение, клоунское столкновение лбами, и тогда, великая актриса и азартная женщина, ты решила доиграть сцену до конца с шансами пятьдесят на пятьдесят; и вытянула плохой жребий. Даже абсолютное зло имеет свою впечатляющую сторону. Снимаю, леди, перед вами шляпу, и доброй ночи.