Рафик Шами - Секрет каллиграфа

— Мои жены не могут жить рядом, — отвечал ему элегантно одетый гость. — Они тут же выцарапают друг другу глаза. Лучше бы их разделяло три океана, а я жил бы где-нибудь на острове между ними. Мой компас каждую ночь безошибочно показывал бы, к которой из них мне направиться.

— Я тоже не прочь, чтобы три пустыни отделяли меня от жены, — кивнул аптекарь. — Но у нас, христиан, брак, как смерть, возможен только один раз. Ваш пророк любил жизнь. А наш Господь Иисус был революционером и поэтому ничего не понимал в женщинах.

— Возможно, поэтому Он так и не женился, хотя они буквально падали к Его ногам, — согласился мужчина в белом костюме.

Друзья пили кофе, приготовленный дородной помощницей аптекаря, облаченной в белый халат. Кроме торгового помещения, здесь была подсобка с кухонным углом и холодильником, где в контейнере с кубиками льда всегда лежала наготове бутылка превосходного арака.

— Тебе нужны капли от воспаления глаз? Для кого? — спросил аптекарь.

— Не знаю, — пожал плечами Назри Аббани.

— Но для меня важно, ребенок это или взрослый, — настаивал аптекарь.

Он уже проводил гостя до двери и теперь прощался с ним, небрежно пожимая руку.

— Я могу спросить жену. У тебя есть телефон? — повернулся к нему Аббани.

— Откуда у бедного аптекаря телефон? Я Элиас Ашкар, а не Назри Аббани, — развел руками хозяин.

— Хорошо, я сегодня же узнаю, а завтра тебе сообщу, — пообещал элегантный господин, покидая аптеку.

«Постараюсь, во всяком случае, — подумал он, переступая порог. — Ламия много говорит, но, в конце концов, никто не знает, чего она хочет».

Лучше бы отец сам на ней женился, чем подсовывать ему. Тогда Назри был молод. «Тебе надо обуздать похоть», — сказал ему отец. Ламия, как никакая другая девушка, подходила для этой цели. Дочь известного судьи, она пахла чернилами и книгами и казалась воплощением женской холодности. Ее отличала непоколебимая уверенность в собственной правоте. Она не оставляла без комментариев ни единого слова мужа и каждый раз в качестве подтверждения приводила мысль какого-нибудь идиота из греков, китайцев или арабов. Если же Ламии не удавалось найти среди них достаточно авторитетного союзника, она ссылалась на своего отца.

В отличие от других жен, рядом с ней Назри никогда не чувствовал себя дома. Особняк с большим садом, расположенный неподалеку от Итальянской больницы, был свадебным подарком ее отца, и Ламия, не стесняясь, называла его своим.

Страсть мужа не возбуждала, а усыпляла Ламию. Она начинала зевать, лишь только он прикасался к ней.

— У тебя на коже выключатель, — сказала он ей как-то в постели, разозлившись, — стоит мне лишь тронуть его — и ты гаснешь.

— Неостроумный и заезженный образ, — отвечала Ламия, засыпая.

Она отличалась пугающей худобой, имела плоскую грудь и все время читала.

Назри же, напротив, за всю жизнь не осилил ни одной книги. Его тошнило даже от газет.

— Сын с твоим лицом и ее умом станет украшением нашего рода. Я дам ему свое имя, — так сказал отец, оставляя их в спальне в первую брачную ночь.

Все получилось иначе. Ламия родила шесть девочек, и все как одна удались в мать. Она так и не порадовала Назри сыном. Этот брак оказался самой большой ошибкой его отца. Так думал Назри, каждую третью ночь направляясь к дому Ламии исполнять супружескую обязанность. Он бывал счастлив лишь в последние месяцы ее беременности, потому что в это время не должен был ее трогать, — запрет, которому Назри охотно следовал.

Назри Аббани имел привычку каждое утро после легкого завтрака заглядывать в кафе, чтобы выпить сладкого кофе и почитать газету. Потом он гулял по базару, попутно заказывая продукты и отправляя их по адресу той жены, чей дом собирался посетить ближайшей ночью. Зеленщики, рыбники, пекари, мясники, а также кондитеры и продавцы специй добросовестно выполняли все его пожелания, потому что Назри славился щедростью. Он никогда не торговался и не проверял товар. Он просто платил, не забывая о чаевых для разносчика.

Назри Аббани одевался по-европейски, хотя особенности климата вынуждали его гораздо чаще надевать светлые костюмы из льна и шелка, чем темные, английского сукна. Он предпочитал шелковые рубашки, итальянскую обувь и каждый день вдевал в петлицу свежую розу или гвоздику. Единственной восточной деталью его туалета оставались галстуки с арабским орнаментом. Кроме того, он имел целую коллекцию прогулочных тростей с золотыми и серебряными набалдашниками.