Мария Галина - Гиви и Шендерович

Вхожу в вестибюль, здороваюсь с пацанами, смотрю, Лысюк идет. С палочкой. Прихрамывает. И глазами на меня — зырк! Но тоже поздоровкался, и вполне приветливо. Мне то чего с ним делить? Тем более, страдал человек, все лето промучился. Привет, говорю, Марик… Он, тихонько так — привет! — сквозь зубы, но опять же, вежливо. И глазами — зырк!

Какое-то время все спокойно шло. Потом опять — мне на сборы ехать, ему на олимпиаду. По математике я к тому времени на твердую тройку съехал.

А к этому времени придурки из облоно как раз ввели эту систему рефератов. По гуманитарным, значит, дисциплинам. Истории, там, литературе. Сочинений им, блин, уже мало было. Считалось, что это обучает самостоятельной работе с материалом — какой-то урод новый метод решил внедрить, потому что захотел получить звание заслуженного учителя. И наша школа как раз под этот топор и попала. По истории у нас что-то было, как раз к Октябрьским, перед каникулами, ну, это как-то пронесло — я картинки из «Огонька» повырезывал, бежит матрос, бежит солдат, стреляют, блин, на ходу, все путем. Получил свою тройку. Тогда уже к этому как-то так… несерьезно все относились и оно, надо сказать, очень чувствовалось.

А по литературе мне достался Лев Толстой и эпохальный роман «Война и мир». Эпопея народного гнева. И, желательно, машинописным текстом, если у самого почерк кривой и с иллюстрациями. История написания бессметрного литературного произведения, как Толстой народ любил, роль Софьи Андреевны… Она, чтоб вы знали, раз двадцать этот роман переписывала — и каждый раз с самого начала. Историческая ситуация в Ясной Поляне на тот момент, все такое… А у меня как раз тренировки. Я каждый вечер раньше десяти домой не прихожу и уже полувменяемый. Все сроки и пропустил. Сонька Золотая Ручка, русачка, уже Морковке пожаловалась, а у той свои цурес, дочка родила неизвестно от кого, но подозревают, что как раз от форварда «Черноморца». Она мне и вмыслила по первое число — что от футбола один вред и рост бездуховности в обществе, и что я просрал свое будущее, потому как мог из меня получиться неплохой инженер, а я вместо того, чтобы ко Льву Толстому приобщаться, весь свой трудный переходный возраст мяч ногой пинаю, ну, понятное дело, у нее с футболом свои счеты. Ладно, я иду домой, сажусь за чертов реферат, тренировку пропускаю, школу пропускаю, на машинке одним пальцем тюкаю, спер книгцу из районки, морду Толстого вырезал и в реферат подклеил, Наташу Ростову на первом балу — то есть на самом деле из фильма, где она со Штирлицем танцует, но все равно, здорово получилось.

Прихожу на следующий день, реферат в папочке, все как положено. Как-то все не так на меня смотрят Но мне, понятное дело, не до того. Я папку в зубы, бегу в кабинет литературы, где сидит Золотая Ручка, говорю — Здрасьте, Софья Рувимовна, я реферат принес.

— Уже знаю, — говорит. А у самой морда вся в пятнах, аж по шее поползли, глаза слезами заволокло, и смотрит она на меня как на вошь лепрозную. С таким глубоким омерзением.

А надо сказать, она ко мне в общем, неплохо относилась. Называла «Мишенькой» и уродовала очень даже в меру.

— Вот, — говорю, — протягиваю ей папку.

Она от нее как шарахнется!

— Хватит, — говорит, — больше не надо.

Мне то что?

— Не надо, так не надо, — говорю, но в общем обидно, — я ж, говорю, специально для вас старался! Делал!

— Уж и постарался! — она уже прямо кричит. — Ну, спасибо! Да что ж я тебе такого, Миша сделала? Я ж к вам со всей душой! Как же, Миша, можно так над человеком издеваться?

Понятное дело, училка, глубоко закомплексованное существо.

— Ну, я ж не нарочно, Ну, затянул маленько. Но принес же!

— Такое не нарочно сделать невозможно, — говорит она с глубоким отвращением.

Я, понятное дело, в недоумении.

— Так возьмете реферат или нет?

— Еще один? — говорит она и хватается за горло, как будто я ее душу.

— Как, еще? — тут я начинаю что-то соображать, — позвольте! Золо… э… Софья Рувимовна, вот он, реферат, первый и единственный.

— Уже был один! — трясется она, — не просто единственный! Уникальный! Мало тебе? Второй притащил?

— А тот, пардон, где? — спрашиваю.

— В дирекции, — говорит. — Где ж еще?

У меня что-то внутри екнуло и еще ниже опустилось.

— Хочу, — говорю, — на него посмотреть.

— Естественно, — холодно говорит она, уже овладев собой и по-прежнему глядя на меня, как на мокрицу, — на него и директор хотел посмотреть. А твоя тяга к твоему шедевру мне вполне понятна, хоть и лежит за гранью патологии. Сходи-сходи. Полюбуйся еще раз.