Тибор Дери - Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале

— Слова, как из поднятого шлюза, лились из его уст, — сказал Йожеф, — без передышки и перерыва, без остановки. Поток их, казалось, того гляди, смоет и унесет само его до смешного тщедушное тело, которое служило будто лишь точкой опоры, всего лишь органом их оглашения. Было оно, если угодно, воплощенным гласом безумца — мальчишески веселым гласом, вопиющим в пустыне. Но вдруг я заметил, что все в палатке, даже целовавшиеся в уголке, примолкнув, с отсутствующим, отрешенным видом таращатся в пространство, будто узрев на стенке огненные письмена. Какая-то девушка возле меня вскочила и, подбежав к Франтишеку, обняла его и поцеловала в губы.

— Да-да, с этими что будешь делать? — спросил Франтишек, внезапным движением сунув указательный палец в рот подбежавшей девушке, вытащив его и облизав с просветленным лицом. — Да, с этими, которые от добрых начальников отвратились, но которым, гм, как бы сказать, и Люцифер, злой начальник, тоже не нужен, с ними что делать, отец? Ибо что рек господь Моисею, который вопросил его: «Кто ты?» Господь ответил: «Я есмь я». Так что же делать с теми, отец, которые не примкнут ни к плохим, ни к хорошим, а скажут тебе: «Я есмь я»? Которые возьмут толстые суки, обмакнут в смолу, запалят и двинутся с этими своими пылающими светочами, и, куда ни глянь, вся равнина запестреет бродячими дымами и огнями, во мгновение ока обратясь в цветущий сад, да, отец, в сад, это я тебе точно говорю, и, отягощенные плодами, деревья сложат свой изобильный урожай к ногам бедных странников и пойдут, пойдут с молниеносной быстротой расти и разрастаться по священным бороздам нашей матери-земли. Вот так. Гм. И что послышится в величественной мистерии нового рождения? Уже не скрип немазаных телег, не верещанье радиоприемников на богом проклятых автострадах, не предсмертный хрип задавленных насмерть, не грязная брань и пьяное блеванье в забегаловках, не стрельба и не шелест входящих в тело ножей, нет. Что послышится великой тишине нового воскресения, да, что послышится? Звук плодов, падающих и катящихся в солнечных лучах неповиновения.

— На миг он умолк, — сказал Йожеф, — и с отвисшей губой, вздрагивающими ноздрями медленно обвел всех отрешенным взглядом. Лицо его, все в каплях пота,| светилось неземным спокойствием, как у монашки на смертном одре, заранее уверенной в загробном блаженстве.

— И самолеты остановятся в воздухе, — переведя дух, сказал он немного погодя.

— Вот это бы славно, сынок, — сказал Джошуа, улыбаясь. — И когда же этого можно ожидать, когда, примерно, все они замрут — от Токио до Нью-Йорка от Нью-Йорка до Парижа?

— Что? — спросил Франтишек. — Что ты говоришь, дорогой отец? Когда? Не знаю, гм, вот уж чего не знаю, так не знаю. Человек старится, это точно, да. Буду свет ни заря ногами шаркать по темным закоулкам, мусорных ящиках копаться. Вместе с тобой, дорогой отец, это уж точно, что вместе с тобой.

— Он неожиданно повернулся и выбежал из палатки, — сказал Йожеф. — Но Джошуа не дождался той поры, когда он на старости лет будет шаркать ногами по закоулкам и в мусорных ящиках копаться. Огромный «форд» на следующий день переехал его, раздавив ему грудную клетку и размозжив голову брызговиком.

— Торговцы наркотиками, как я говорил, — сказал Билл, — сбыли за эти три дня товара больше…

— …чем в другое время за три месяца, — сказал Йожеф. — Для поддержания порядка из «ангелов ада» было законтрактовано устроителями триста человек…

— Нелишне знать, — сказал Билл, — что «ангелы ада» как корпорация, оппозиционная к обществу потребления, пользовались симпатиями широких кругов интеллигенции, включая потребителей наркотиков и поп-музыки. И Голливуд в своих фильмах принялся их популяризировать, расписывая физическую силу «ангелов», товарищескую спайку, дерзкое бесстрашие даже перед государством с его карательными органами…

— …органами, органами… — сказал сидевший в этот второй вечер на мокром, вытоптанном травянистом склоне Йожеф, обводя глазами людское море под собой.

Далеко впереди, меж стальных мачт, на вздыбленном помосте, обагренном светом прожекторов, один из «ангелов» в шелковом шарфе с оранжевым отливом бросился на молодого негра по имени Мередит Хантер и с размаху всадил ему нож в сердце. Длинное острое лезвие прошло через обе плотные стенки сердечной сумки, перерезало оплетающие сердечную мышцу венечные артерии и у входа верхней полой вены в правое предсердие отсекло первый синусный импульсный узел, задев концом также узел Ашоффа-Тавары, который через атриовентрикулярный проводящий пучок управляет правой и левой половинами сердца. И поскольку просечена была и аорта, восемнадцатилетний юноша упал замертво. Никто из нескольких сот человек в непосредственной близости от него не посмел прийти ему на помощь. «Запуганы были все», — сказала девушка, которую другой «ангел» ударил бейсбольной битой по голове, так что ее пришлось отправить в больницу с тяжелым повреждением черепа. Все были в таком страхе или в наркотическом столбняке, что молча взирали на происходящее и даже, за исключением одной Пэтти, девушки Хантера, постарались подальше отодвинуться от рухнувшего сверху окровавленного тела. От удара тяжелой биты, оставившей на волосистой части головы большую ссадину, черепные кости треснули, кровяное давление упало, и девушка потеряла сознание, тут же ее и стошнило. Врачи потом установили множественное точечное мозговое кровоизлияние. Из-за разлития спинномозговой жидкости и ущемления продолговатого мозга в затылочном отверстии сосуды глазного дна резко расширились, и наступила эклампсия: сильные судороги, угрожавшие остановкой дыхания и смертью от удушья. Но другая девушка сказала, что гораздо хуже несчастных случаев и наркотиков было чувство одиночества. Человек и среди стотысячной толпы совершенно покинут и одинок, сказала она. Когда отдаешься музыке, одиночество, пожалуй, не так ощутимо, но музыка была более или менее слышна лишь тем десяти — двадцати тысячам, которые сидели поближе.