Валерий Вотрин - Логопед

Юбин встретил его сочувственно, вытащил откуда-то из-за печи закуску, налил стопку.

— Я те говорил, я те говорил, — приговаривал он.

— Что говорили-то? — очнулся Заблукаев, опрокинув стопку.

— Что Язык тя подведет.

— Не понимаю я вас, Фрол Иванович. Разве в языке тут дело? Они меня не пустили! Знай, говорят, свой шесток!

— Да именно что в Языке, дура! В одиночку-то кто против него борется? Вот такие дурни, как ты. Против него сообща надо. Глаза им раскрыть. Обнаружить, значит, Его.

— Да кого обнаружить-то, Фрол Иванович?

Юбин досадливо помотал головой.

— Я те, Левка, о чем последние недели талдычу? Пискунова-то, инженера, помнишь?

— Да при чем тут Пискунов ваш?!

— А я те скажу при чем. Ну-ка, смекни, против кого логопеды воюют?

Заблукаев задумался.

— Ну, ну? — подбадривал Юбин.

— Против болтунов?

— Та-ак, — расплылся в улыбке Юбин. — А почему?

— Потому что у них широкая поддержка населения?

— Во-от! А я еще тя дурой называл! Голова ты, Левка! Именно что широкая поддержка. Любит, значит, наш народ родную речь. А теперь поразмысли-ка, что такое эта самая родная речь?

— Язык?

— Именно что Язык. Стало быть, против народа логопеды воюют. Против Языка. А Он совсем не такой, как в книжках. Он другой, Левка. Он стра-ашный!

— Да бросьте вы, Фрол Иваныч. Сказки все это.

— Это не сказки, Лева. Ой, не сказки! Я сам его видел однажды. Хочешь, расскажу?

Но тут его перебили.

— Эй, челаэк! — послышалось из соседней комнаты, где уже шумело какое-то застолье.

Заблукаев встряхнулся, перекинул через руку салфетку, побежал на зов. В углу расположился какой-то военный.

— Чего изволите?

— Принеси-ка мне, дружок, закусочек, грибков там, водочки, известное дело, да бараний зоб с кашей.

— Эйн секунд!

И Заблукаев привычно побежал услужать. Про Юбина и его разговоры он тут же забыл, зато перенесенная обида не проходила. И вдруг к вечеру, когда чад трактирный сгустился до невозможности, а от пьяных воплей ломило уши, Заблукаев вспомнил, о чем собирался рассказать ему старик. Бросился он в кандидатское отделение. Юбин уже мирно спал за печкой.

— Фрол Иванович! Фрол Иванович! — принялся тормошить его Заблукаев.

— А? Кому? — очнулся Юбин. От него уже ощутимо пахло. — Ты чего, Левка? — узнал он Заблукаева.

— Вы рассказать мне хотели про Язык!

— Чего? Какой праязык? Не было никогда никакого праязыка, это все логопеды врут.

— Да нет, о Языке, о Языке вы хотели рассказать!

— Спи, Левка! Спи, скаженная голова! Утро вечера мудренее.

— Фрол Иванович!

— Уймись, нуда! Дай отдохнуть рабочему человеку.

И Заблукаев ушел от него ни с чем. Лежа без сна в своей крохотной комнатке, которую он снимал неподалеку от трактира, он думал о словах Юбина. Как же это получается? Значит, любить родную речь плохо? А в старых книжках разве не родная речь? Неужели скоро по его душу придет Язык? Он вспомнил, что рассказывали ему про последние слова отца, и ему стало страшно. В ночи думать об этом было еще страшнее. Он постарался отвлечься, но слова отца не шли у него из головы. Вдруг ему показалось, что кто-то смотрит на него через оконное стекло. Заблукаев вскочил на ноги и быстро задернул занавеску. Нет, не может всего этого быть. Юбин себе все мозги пропил. Но откуда тогда все эти истории? Такое невозможно придумать. Ему вспомнился рассказ о Пискунове. Грамотный инженер, прекрасный специалист, большая, судя по всему, умница. Пришел на завод и тут же объявил, что всех, кто говорит правильно, ждет прибавка к жалованью. Рабочие возмутились — говорящих правильно на заводе были единицы. Последовали одна за другой три стачки, во время которых производство полностью останавливалось. Однако Пискунов был непреклонен — он любил родную речь.

Но только стали замечать, что приходит на работу он бледный, с кругами под глазами. Кто-то подслушал под дверью разговор Пискунова с директором — и выяснилось, что по ночам Пискунова терроризирует Язык. Страшные глаза заглядывают по ночам в квартиру Пискунова. Бьются в окно, каркают какие-то странные птицы. Его стали одолевать кошмары — будто его рвут в клочки жуткие псы, из темноты прилетают черные слова-слепни и вонзаются в уши. Кончилось тем, что однажды нашли Пискунова в петле. Рядом лежала записка: «Я никогда не буду на тебе говорить. Желаю тебе поскорее отправиться к хеттскому». Все книги в квартире Пискунова были словно изгрызены бешеными собаками.

Нет, не мог быть жестокий деспот из многих рассказов Юбина Языком, на котором говорят все, на котором говорит тетя Валя, продавщица из соседнего овощного ларька. И, засыпая, Заблукаев твердо решил назавтра переговорить со стариком.