Анастасия Черкасова - Палочки на песке (сборник)

«Марина, Марина…» — в ушах снова зашумело, Антон перестал слышать, и глаза его сами по себе стали закрываться, — «Марина тоже не верит мне, как и все они… Но я должен ей сказать… Я убил Фрола! Она теперь в безопасности, она может больше не бояться! Я убил Фрола! А он меня…»

В глазах окончательно потемнело, и Антон потерял сознание.

Они сидели друг напротив друга и молчали.

Они любили друг друга, очень любили, но с некоторых пор им стало не о чем больше говорить.

У каждого из них была проблема — достаточно большая — настолько большая, что это мешало жить обоим.

Она всегда знала, чего хочет. Но все дело было в том, что она хотела слишком многого. Она была способная, и целеустремленности в ней было целое море. Так много всего было в жизни, чем ей хотелось заниматься, так много того, что она хотела бы изучить, так много, что она просто не знала, за что ухватиться. Она страдала от понимания того, что не сможет заниматься всем, к чему так отчаянно рвалась ее душа, всем, что живет у нее внутри и рвется наружу, жаждя роста, развития и реализации. Она понимала, что целой жизни не хватит на все, что бы ей так хотелось понять, узнать, изучить, что сделать и чего добиться. И душа ее горько плакала оттого, что ей обязательно придется делать в жизни какой-то выбор, и так много сторон ее души так и останутся нетронутыми. Она понимала то, что по многим дорогам одновременно пойти невозможно — нужен один главный путь, возможно, порой пересекающийся узкими тропками других развилок, но все равно один — основной, неизменный. И так плохо ей было оттого, что столько всего дорогого ей в мире она никогда не сможет полноценно познать, и столько ее способностей и интересов пропадут даром, не найдя для себя выхода из своей вечной темницы, являющейся ее душою, и мысли ее путались, сплетаясь в единый всклокоченный клубок, и оставалось только найти где-то в этих колтунах кончик нити.

Он не знал, чего он хочет. И у него не было такой проблемы, его не рвали на части разнообразные интересы — просто у него их не было, ему не было по-настоящему интересно ничего. И проблема его состояла в том, что он никак не мог найти своего дела, своего призвания в жизни, и не знал даже, как искать. Он никогда по-настоящему не желал ни к чему стремиться, запутавшийся и равнодушный, ему казалось, что настоящее счастье придет к нему само, ибо он заслужил его своим бравым существованием. Но, сам того не понимая, он был от этого несчастен, ибо не видел он впереди своего пути, и шел вперед медленно, без разбору, боясь делать свои неуверенные шаги.

Она не понимала, как можно быть таким, как можно жить, боясь или попросту ленясь затронуть в своей душе различные священные струны, которых осторожно, но с интересом и ожиданием касалась кончиками своих пальцев жизнь, как можно не ценить настоящие творения ее и не стремиться с увлечением познать их тонкости.

А он считал, что нужно просто жить. Просто жить, чтобы жилось хорошо, и не думать о том, что не касается лично тебя, иначе просто на твое счастье не останется никакого места. И он не понимал, как она может думать о том, что не вкладывается в моменты ее жизни, и почему она размышляет о той дороге, которую не выбрала.

Они сидели совсем рядом и молчали. Они любили друг друга, но им больше не о чем было разговаривать. Они никак не могли друг друга понять.

Как мы проводим свою жизнь? Мы, такие молодые, на вид кажемся абсолютно счастливыми. Мы смеемся, и, казалось бы, улыбаемся каждому солнечному лучу, каждому дуновению ветра, каждой улыбке другого человека, пущенной нам в лицо — или даже не нам, без разницы. Мы кажемся полными сил, полными ослепляющей радости своего существования, что, вроде бы, так очевидно, так присуще юности. Люди думают, что мы абсолютно, безгранично счастливы — и мы сами же выставляем себя в таком свете, и порой так заигрываемся этой своей ролью — образом беспечно — счастливым, легкомысленно жизнерадостным, что порою и сами начинаем верить, что это правда — и как больно ударяемся потом о серые стены своей же собственной души, оставшись вдруг наедине с самими собой, охваченные ужасом от осознания того, что эти серые стены — и есть действительность, а не та жизнерадостная маска, в которой мы ежедневно растягиваем краешки обветренных губ. Да, мы кажемся такими счастливыми, такими беззаботными, и никто не знает, какая черная пропасть живет на самом деле в нашей душе, какая бездна — одна тянущая чернота, которая тащит нас за собой, вниз — и так становится страшно падать — в эту самую темноту, в никуда, не видя ни единого маленького просвета перед собой, осознавая то, что, провалившись в эту черную бездну, ты просто окажешься нигде, пропадешь, от тебя не останется и следа, и никто не откликнется, услышав звук твоего падания — быть может, твой крик и в самом деле не имеет звука, он неслышен — или же ты просто не видишь смысла кричать, не веря в то, что кто-то в самом деле может тебя спасти.