Анастасия Черкасова - Палочки на песке (сборник)

Тогда я и предположить не мог, что на самом деле у нас ничего не наладилось, и на душе Наташи не стало ни капельки светлее — просто она успокоилась от того, что перестала сомневаться и приняла наконец свое страшное решение.

Утром того дня у Наташи был последний экзамен.

Того дня. Теперь я никак не смогу назвать этот день иначе, как тот день… Это был действительно страшный день, который навсегда окрасит для меня дату в календаре черным цветом — день, который я никогда в своей жизни не смогу забыть.

Было утро. Было двадцать четвертое июня, день выдался солнечный и жаркий. На дворе стояло настоящее лето, и ничто не предвещало никакой трагедии, никто не мог и предположить, что сегодня, в этот солнечный летний день случится настоящая беда, которая навсегда заполнит мое сердце кровью до самых краев.

Никто не мог этого знать. Никто — кроме Наташи.

Мы позавтракали и стали собираться по своим делам, я — на работу, она — в институт. В то утро Наташа долго собиралась — она тщательно выбирала себе наряд, долго делала прическу и красилась, чем приятно удивила меня и даже несколько позабавила — в последнее время она очень мало уделяла внимания своей внешности. Я не знал, что сегодня она так старалась, вероятно, потому, что хотела, чтобы ее запомнили именно такой — красивой, веселой и полной сил.

Но я, конечно, ничего не заподозрил и сказал ей, как ни в чем не бывало, стоя уже в дверях:

— Прихорашиваешься? Не о том думаешь, красавица. Тебе экзамен сдать надо. Или ты хочешь покорить своего преподавателя, чтобы он сразу поставил тебе пятерку? Что ж, это тоже, бессомненно, хороший вариант.

Наташа улыбнулась моей шутке и посмотрела на меня с какой-то особенной нежностью, как не смотрела, может быть, еще никогда, но мне почему-то не стало от этого радостно — скорее, мне стало несколько не по себе.

— Не волнуйся, Игореш, — сказала она, — Я все сдам. И знай — я люблю тебя.

— Ну конечно, знаю, — мягко ответил ей я, — Ну конечно, и я тоже тебя люблю, Наташенька.

— Нет, Игореша. Ты правда знай. Я серьезно. Просто… Ладно, неважно. Просто — что бы ни случилось — ты знай, что я действительно люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив.

В душе моей кольнула легкая тревога. Боже мой, и почему эта тревога была действительно просто легкой? Почему я не насторожился по-настоящему, почему не остался с ней, чуя сердцем страшную беду?

— Ты почему так говоришь, Наташка? — спросил я, — Что это такое может случиться, скажи?

Она несколько смутилась. Глаза ее засветились странным блеском, и она опустила взгляд в пол.

— Нет, ничего. Я просто… Просто! Иди, Игореш. Удачного тебе дня. И вообще… Удачи.

— Это тебе удачи, девочка моя, — ответил я, — Позвони, когда сдашь свой экзамен. И ничего не бойся — я с тобой, и все будет хорошо, поверь.

— Иди, Игореш.

Я осторожно обнял ее. Мне казалось, что сейчас я держу в своих руках нечто хрупкое, удивительное, готовое в любой момент выскользнуть из моих ладоней, раствориться, исчезнуть безо всякого следа и напоминания.

Впрочем, так и получилось.

Я поцеловал ее мягко — и ушел на работу, а она осталась дома, у нее еще была пара десятков минут на сборы. О чем она думала эти двадцать минут, каково ей было уйти отсюда, зная, что уже никогда более сюда не вернется?

А я? Как мог я уйти на работу, как мог не почувствовать этого глупого и страшного конца? Я задаю себе снова и снова множество вопросов, но на них, как и прежде, нет ответов. Моя Наташа, как и ранее до этого, молчит.

Я корю себя и не могу понять — может, я виноват? Может, не так посмотрел, не то сказал, не так крепко обнял — не так, чтобы Наташа смогла почувствовать, что она не одна, что у нее есть я, готовый разделить с ней эту страшную ее боль, муку, готовый спасти ее, разделить с ней целую жизнь, избавить от всех ее горестей, оторвать от всех ее темных монстров, притаившихся у нее внутри, изгрызающих нещадно ее исхудавшее тонкое тело своими кровожадными зубами?

Я мог бы… Мог… Но я ведь не спас ее, не разделил этой боли, не вырвал Наташу из ее цепких когтистых лап, хотя она ведь — Наташа — звала меня, просила, она так хотела, чтобы я ей помог. Я мог бы… Да ничего я не смог. И вина в ее смерти действительно только моя.

Я навсегда запомню эту последнюю нашу встречу, я вечно буду чувствовать этот прощальный мягкий поцелуй, оставшийся на моих губах теплым сладостным отпечатком, хранящим в себе незабвенный нежный вкус Наташиных губ, которых мне уже никогда не придется коснуться своими губами.