Анастасия Черкасова - Палочки на песке (сборник)

— Игорь, Игорь… — она шептала как безумная, отчего мне было не по себе, и неприятный холодок проходил по коже моей спины, — Это ведь ты? Это правда ты? Мне страшно, Игорь, мне страшно!

Она кинулась мне на шею и крепко прижалась ко мне, голос ее дрожал от рыданий:

— Не бросай меня! Игорь, спаси меня! Хотя нет, нет… Меня не спасти. Меня нельзя спасти! Мне так страшно, Игорь…

— Ну что ты, ну что ты говоришь, Наташа, — ответил я, гладя ладонью ее худую спину, стараясь не выдать ничем своего собственно волнения, — Ну давай, вставай, вставай… Пойдем пить чай…

Об этом случае Наташа не вспоминала и на мои вопросы отмалчивалась. Она не хотела об этом говорить, но после этого случая она совсем замкнулась и перестала говорить практически полностью, лишь лежала на диване и глядела в одну точку, и когда я подходил и садился с ней рядом, мне казалось, что она вовсе глядит в никуда, или не может больше ни видеть, ни слышать, словно это была уже не моя Наташа, а от нее осталась лишь тень, лишь безмолвный и пустой призрак, излучавший собой лишь холод и смертельный тлен.

Я заметил, что тема смерти особенно трогает Наташу. Порой она пыталась со мной об этом заговорить, но я не желал ничего слушать — это было неприятно мне, и, к тому же, я полагал, что ей не следует задумываться о таких ужасных и ненужных вещах, а уж говорить — тем более. И я бесцеремонно обрывал ее рассуждения, а она замирала с приоткрытым ртом, лишь слабо хватая губами воздух, и смотрела на меня жалобно и укоризненно.

Я не знал, что для нее это была не просто интересная тема, не просто тоскливые мысли, закрадывающиеся в голову на фоне хандры — она действительно хотела умереть. И она хотела подготовить меня, поговорить, открыться. Она хотела, чтобы я услышал ее, спас, удержал от этого страшного шага — но я не слышал ее, не понимал, так как думал, что все ее странности в конце концов наконец пройдут, и, в конце концов, каждый человек на каком-то этапе своей жизни задумывается на тему смерти и пытается познать смысл своего собственного пути. Но зацикливаться на этих мыслях тоже было нельзя — и я отказывался разговаривать с ней на подобные темы. Я полагал, что у моей Наташи все в скором времени пройдет, и она выбросит из головы все эти глупости и станет прежней, какой и сейчас бывала порой, хоть и редко.

А она не выбросила. Она готовилась.

К весне второго нашего года Наташа стала совсем взбалмошной. Часто бегала она по квартире, кружась, то смеясь, то плача, и я глядел на нее с недоумением и некоторым страхом, поскольку уже совершенно не знал, как следует себя с нею вести — уже никак нельзя было предугадать, что она выкинет в следующую минуту — заплачет или засмеется. Часто она кидалась ко мне, начиная восторженно что-то рассказывать, и глаза ее воодушевленно блестели, но тут же улыбка ее меркла, и она выбегала из комнаты. Я бежал за ней и находил ее лежащей на постели, заходящейся в плаче. Но стоило мне подойти к ней поближе, как она тут же со смехом вскакивала и кидалась обнимать меня за шею.

— Все в порядке, Игореш! — кричала Наташа весело, — Ты чего пришел? Пойдем дальше ужинать!

Как-то раз мне случилось по-настоящему испугаться. Придя домой с работы, я увидел Наташу, которая сидела на стуле, поджав под себя ноги. Она раскачивалась из стороны в сторону, шевеля губами, и глаза ее были в этот момент такими безумными, какими я надеялся никогда больше их не увидеть.

Она просто сидела и качалась, словно была в каком-то трансе, и мне стало так страшно, что я совершенно оторопел и не знал, что мне делать, но все же через несколько мгновений нашел в себе силы подойти к ней, и тут же она прекратила качаться и порывисто бросилась ко мне, и обняла меня крепко-крепко, в голос заплакав.

— Я психопатка, психопатка, — повторяла Наташа, как заведенная, — Мне не жить, не жить…

Она быстро успокоилась, и мне удалось уложить ее спать. Тогда я сильно испугался, но она мне так ничего и не объяснила, однако больше ничего подобного не повторялось.

С наступлением лета Наташа стала совсем спокойной и даже показалась мне вновь жизнерадостной.

Уже часто мне приходилось видеть снова ее улыбку, и совсем часто я стал радоваться по вечерам, когда, приходя после работы, заставал ее дома, ожидавшей меня со вкусным ужином и с горячими расспросами:

— Как прошел твой день, Игореш? Расскажи мне скорей!

В институте у нее начались экзамены, и она готовилась к ним прилежно, с усердием пытаясь нагнать упущенное, восстановить свои столь запущенные за последний год знания, и у нее это получалось. Я предложил свою помощь в ее подготовке, все-таки я имел опыт этого же института за спиной, и все уже было мне понятно и знакомо. К моему удивлению, она восторженно согласилась, и теперь мы часто стали проводить вечера вместе, склонив свои головы над одной тетрадкой. Наташка делала успехи, и я стал ей гордиться и тоже совсем успокоился, поверив в то, что все наконец наладилось, и теперь у нас снова все будет хорошо.