Леопольдо Лугонес: Огненный дождь

Как бы там ни было, перекличек с Лафоргом в книге Лугонеса предостаточно — взять хотя бы карнавальный мотив «лунной темы», звучащий в обоих сборниках (без перекличек было, разумеется, не обойтись, ведь главная героиня упоминаемых книг — «любимица всех поэтов»). Но есть, пожалуй, одно существенное различие между «Подражанием…» Лафорга и «Лунным календарем…» Лугонеса: в книге французского поэта — трагическая интонация, смягченная иронией, в книге его аргентинского собрата — ирония без какого-либо трагизма.

Профессиональные литературоведы, анализируя влияние творчества того или иного поэта на другого, подбирают цитаты, приводят убедительные «доказательства». Но самим поэтам никакие доказательства не требуются. Они интуитивно угадывают различные влияния (а влияния далеко не всегда бывают явными) и, как правило, не ошибаются. Мексиканский поэт, нобелевский лауреат Октавио Пас (1914–1998) в эссе «Перевод: словесность и дословность» (1971), касаясь проблемы «Лугонес — Лафорг», пишет: «В 1905 году аргентинец Леопольдо Лугонес, один из величайших и наименее изученных поэтов из всех писавших на нашем языке, опубликовал сборник стихов „Сумерки в саду“, где впервые в испаноязычной поэзии появляются характерные лафорговские черты: ирония, столкновение между разговорным языком и литературным, необузданная образность… В 1909 году Лугонес публикует „Лунный календарь души“; книга эта, хоть и написанная в подражание Лафоргу, оказалась одной из самобытнейших книг своего времени… Влияние „Лунного календаря“ на латиноамериканских поэтов было огромным…» [26] Пас О. Освящение мига: Поэзия. Философская эссеистика. СПб., 2000. С. 347. .

А еще в связи с «лунной» книгой Леопольдо Лугонеса невольно вспоминается — уже в который раз! — и Хорхе Луис Борхес [27] Сам Борхес неоднократно становился «певцом луны». Вот небольшое стихотворение «Луна», посвященное жене автора — Марии Кодаме (р. 1946): Так много одиночества в закате! Луна ночей, она — не та луна, какую увидал Адам. Тысячелетья людского бденья наполняют ее древним рыданием. В нее вглядись. То — зеркало твое. . Дело в том, что в начале двадцатых годов молодой Борхес создал в аргентинской литературе авангардистское течение: ультраизм. Он считал себя безусловным новатором, революционером в поэзии, творцом совершенно необычных образов и метафор. Пройдут годы, и повзрослевший Борхес будет не раз признаваться: ультраизм берет свои истоки в «Лунном календаре души». Прав он в данном случае или не прав, судить не берусь. Но вот что любопытно: Хорхе Луис, в конце концов выбравший свой собственный путь вне всяких «измов», отрекавшийся от «грехов молодости», книгу Лугонеса хвалил неизменно…

Для Аргентины 1910 год был знаменательным: в этот год торжественно отмечали столетие Майской революции и независимости страны. Леопольдо Лугонес несомненно посчитал себя обязанным откликнуться на данное событие. Так появились упоминавшиеся ранее «Оды в честь столетия». Как мне представляется, аргентинскому поэту удалось избежать трескучей помпезности. И причина здесь, видимо, в личностном отношении Лугонеса к людям, свершившим революцию и затем ставшим солдатами Войны за независимость. Поэт XX века, занятый «ничтожной злобой дня», несомненно тоскует по «эпохе великих», по эпосу той поры. Он хотел бы жить во времена великих событий и великих страстей, хотел бы «стать другим » (это прочитывается и в «Лунном календаре души»).

И тут следует отметить: желание стать другим [28] Сразу оговорюсь: не хотелось бы, чтобы эти слова были восприняты читателем в козьмапрутковском пародийном варианте — «желание быть испанцем». было свойственно почти всем латиноамериканским модернистам. Об этом постоянно писал и Рубен Дарио. В качестве примера приведу его сонет «Среди звезд»: