Леопольдо Лугонес - Огненный дождь

Жемчужина, что в раковине зреет,
сверкая потаенной красотой,
осознает ли в глубине морской,
что властью над людьми она владеет?

Но счастием и властью тот владеет,
кто достает из глубины морской
сверкающую тайной красотой
жемчужину, что в раковине зреет.

Вот почему я, от любви страдая,
всегда ищу и верю, что найду,
свою жемчужину, свою звезду
в тебе — одной навеки, дорогая.

ПАЛЬМА {106} 106 Русский читатель несомненно услышит в этом произведении отзвуки лермонтовского стихотворения «Выхожу один я на дорогу…» (1841). Но, но всей видимости, аргентинский поэт не был знаком с творчеством Лермонтова. К тому же стихотворение Лугонеса по теме более «локально», чем шедевр русского поэта.

Когда любовь моя умрет —
так будет, так и прежде было —
то пусть же пальма над могилой,
над глыбой каменной взрастет.

Пройдут поспешно люди мимо,
ведь груз забвенья не тяжел,
а мне той пальмы стройный ствол
напомнит о моей любимой.

Печальною и нежной кроной
склонится пальма над землей, —
как будто снова надо мной
она склоняется влюбленно.

Пусть ветра вешнего дыханье
цветов приносит аромат,
ведь мне напомнит он стократ
ее духов благоуханье.

И запах буйного цветенья,
что всюду в воздухе разлит, —
мне верить хочется — смягчит
боль моего уединенья.

Чтоб ощутил я в сладкой муке —
как въяве, нет, еще сильней:
в пустыне памяти своей
опять ее целую руки.

И ветру, что шуршит листвой
высокой пальмы в час заката,
шептать я стану виновато
слова своей тоски живой.

Пусть память горькая опять
вечерней птицей обернется,
таинственной, той, что вернется
в гнездо на пальме — ночевать.

КАСЫДА {107} 107 В стихотворении отразился интерес Лугонеса к восточной (арабской) поэзии. Вместе с тем аргентинский поэт не сохраняет строго узаконенную форму классической касыды.
Лейле!

О ночь! Ты в чуткой тишине
качаешь люльку звездных снов!
О ночь — прекрасней всех даров,
какие снятся нам во сне!

Луна, когда могла бы ты
прильнуть к ее рукам лучом
и нежных ирисов дождем
упасть с небесной высоты!

Заря, румяня небосклон,
гордишься ты своей красой,
но меркнешь ты в сравненье с той,
чьей красотой я покорен!

И не мечтай, заря, о том,
чтоб красотой сравниться с ней!
А очи у нее синей,
чем цвет небесный ясным днем!

О ангел в выси голубой,
взирающий на смертных нас, —
мне страшно, если ты сейчас
ее любуешься красой!

ПЕСНЯ О ПТИЦЕ И СМЕРТИ

Щебечет певец беспечный,
поет о любви и разлуке,
а в сердце безмолвном те звуки
тоской отзываются вечной.

Так пой, выводи свои трели,
пусть песнь твоя будет звонка,
до самой минуты, пока
все силы твои не сгорели.

Так пой свою песню отчаянья,
пока не настанет конец…
Удел всех отважных сердец —
лишь в смерти молчанье.

ПЕСНЯ О СОКРЫТОМ КЛАДЕ

Коль станут искать когда-то
мною сокрытый клад, —
глаза у всех заблестят:
конечно же, клад мой — из злата.

Лопатою и кайлом
пусть будет земля перерыта…
Куда как надежно сокрыта
любовь твоя в сердце моем!

ПЕСНЯ ОБ ИСТИННОЙ ЛЮБВИ

Как мальчик, верую, Любовь,
в одну тебя во тьме ночей;
от ласки чувственной твоей
я пробуждаюсь вновь и вновь.

Но кто-то хорошо сказал {108} 108 Но кто-то хорошо сказал: // сравнить со смертью можно сон. — По-видимому, сравнение сна (обычного, еженощного) со смертью Лугонесу было известно из сказок «Тысяча и одной ночи». Это сравнение неоднократно появляется и в произведениях Борхеса. Впрочем, тождественность смерти и сна «генетически» закреплена во многих (если не во всех) языках — в русском: «смертный (мертвый, вечный) сон», в испанском: «sueño eterno». :
сравнить со смертью можно сон.
Так пусть не буду пробужден
от сна, где я Любовь познал!