Памела Джонсон - Особый дар

«Мы помолились, и она стала твердить, что в нее вселился дьявол, хотя видела, что я в это не верю. А потом закатила припадок: выгнулась, как акробатка, и стала биться о красивый валлийский буфет, все тарелки попадали на пол, — кстати, они оловянные и, значит, разбиться не могли. Интересно, устроила бы она такое, будь это кухонный шкаф с бьющейся посудой? Потом она села на пол и на губах у нее появились пузырьки — нет, это была не пена, просто пузырьки. Я не знал, что делать. Просто сидел и ждал, пока она не успокоится немного. Тогда я поставил ее на ноги, и тут она в меня плюнула, но не попала, промах, как в „Дяде Ване“; однако она, по-видимому, удовлетворилась этим. Снова села на пол и говорит: „Ну так как, станете вы изгонять из меня дьявола или нет?“

Я ответил, что запрошу епископа — это единственное, чем я могу быть ей полезен, — что у него, наверное, есть какой-нибудь священнослужитель, который специализируется на такого рода делах. Она сказала: „Я вам буду очень обязана, отец мой“, но явно была разочарована, что я не совершил положенного ритуала тут же, на месте. Как бы то ни было, мне удалось выбраться из ее дома, и никогда еще я с такой радостью не вскакивал на свой старый велосипед.

Когда я зашел к отцу Ситону, он дремал. Я рассказал ему всю историю. А он только и проговорил: „Что ж, я уверен, мой милый, вы знаете все, что надо делать“. Я ответил, что действительно знаю, но не лучше ли обратиться к епископу. Но он сказал — нет, вы и сами прекрасно справитесь. Тем наш разговор и кончился, а назавтра ко мне является муж этой женщины и говорит: „Мне про Энни и эти ее припадки все как есть известно. Вы не больно-то обращайте на них внимание. Она и сама безо всяких прекращает их, стоит ей захотеть“. Я, конечно, почувствовал себя ужасно виноватым». (Очень на тебя похоже, подумал Тоби.)

«Может, я и ошибаюсь, — впрочем, едва ли. Сразу чувствуется, что все это обман, а ее припадок, так сказать, наглядная демонстрация одержимости, — сплошное притворство. Видишь ли, такие вещи всегда вызывают и будут вызывать у меня недоверие.

Как я уже писал, это только начало рассказа о моих бедах, довольно комичное. Но есть у меня беда посерьезней — речь пойдет о другой прихожанке, некоей миссис Фликсби. Ей уже под сорок, и она очень хороша собой. Эта заходит ко мне чуть не каждый день, жалуется, что ей ужасно не повезло с мужем, и спрашивает, как ей быть. (Жалобы ее, в сущности, сводятся к одному — он каждый вечер уходит в трактир, ее с собой не берет, а этого, мне кажется, ей очень бы хотелось.) Говорит, что она в отчаянии, что очень несчастна. Спрашивает, не уйти ли ей от него — что проку длить такое неудачное супружество? Все время обливается слезами, а я вынужден утирать их, да еще своим платком. Впечатление такое, что у нее никогда не бывает с собой носового платка. „Как мне быть, разводиться или нет?“ — спрашивает она. „А чего ради?“ — спрашиваю я. „Моральное истязание — теперь это считается поводом для развода“, — отвечает она, а сама не сводит с меня глаз (они у нее очень необычного светло-голубого цвета). Отделаться от нее невозможно, а когда она наконец уходит, я чувствую себя совершенно обессиленным, будто всю кровь из меня высосал вампир. Обычно она говорит что-нибудь в таком роде: „Ах, если бы на моем пути встретился такой человек, как вы…“ И мне остается лишь разъяснять ей, что есть брак согласно христианскому вероучению.

Скажу тебе откровенно — хоть это и отдает гнусным самодовольством, — мне кажется, она мною увлеклась».

Не она первая, не она последняя, подумал Тоби.

«Я понимаю, такое бывает в захолустье, когда женщина томится от скуки и неприкаянности, а приходский священник — единственный мужчина, к которому она может пойти (едва ли миссис Фликсби завела бы роман с кем-нибудь из местных, даже если бы здесь было с кем). Право же, от этих дел у меня ум за разум заходит. Я все ясней отдаю себе отчет в том, что мне не хватает милосердия — такая вот женщина, вероятно, и впрямь страдает, но не могу же я страдать за нее. Я предложил ей что-нибудь делать для церкви, может быть, это ее отвлечет, но, как ты догадываешься, ничего из моей затеи не вышло.

Порой я думаю, что мне не следовало принимать сан, что это ошибка и, пойди я в каменщики, пользы обществу от меня было бы больше. Спасибо за то, что ты все это терпеливо читаешь. Пишу тебе поздней ночью, другого времени у меня нет. Как поживаешь, старина? Поздновато я спохватился спросить тебя об этом, сам понимаю. Но я часто о тебе думаю. Привет тебе и Мейзи».