Михаил Левитин - Богемная трилогия

— Не подходите! — орал он, стоя посреди этого проклятого месторождения синих ненавистных ему камней, держа над головой лопату. — Не подходите ко мне, здесь все мое, все!

Глядя на измученные темные их лица, понял он, что после этих слов произойдет, отбросил лопату и прикрыл голову.

Теперь пришло время просить. Старик вышел в одной рубашке и запел.

Что он пел?

«Найду ли я что-нибудь для себя в этом мире, если мой единственный сын…»

Тут он обнаружил в себе что-то костяное, выпуклое. Он постучал по этому костяному. Глухой, безжизненный звук. Он понял, что попался. Пришло горе. Надо было торопиться ломать препоны. Он написал записку сестре и положил в условленном месте на веранде.

«Знаешь, Мария, у меня горе».

Ответа не пришло.

Он написал вторую: «Я не шучу». Пришел ответ: «Чего ты хочешь от меня?» Он написал: «Олега арестовали». «Сделай что-нибудь», — написала она. «Подскажи мне», — попросил он. «Есть же люди», — она. «Они хотят только моей смерти», — он. «Я буду тебя презирать», — написала она. И он пошел.

А за ним пошли куклы. Такой процессии не видел город давно. За ним шла вся рухлядь города — его куклы. Он и не знал, что создал столько мертвецов. Они подыгрывали его горю на дудочках, повторяли каждое его движение, они пытались лопотать на своем языке. У них это получалось плохо, они были немы — с единственным выражением на мордочках, его выражением — идиотически счастливым.

Куклы шли и размазывали по мордочкам слезы. А он шел, подпрыгивая впереди процессии, иногда зависая в воздухе, пораженный этим своим умением, возникшим только сейчас.

Куклы шли, а люди выходили из дворов и бросали куклам монеты, люди выносили куклам хлеб, куклы не останавливались, они спешили, монеты остались лежать в пыли.

И тут куклы запели, они запели тоненько и несильно, но достаточно, чтобы спугнуть птиц с деревьев, птицы крикнули последний раз и полетели куда-то рассказывать, что видели.

И была среди кукол пара одна. Они бесстыдно обнимались среди общего горя, отец старика и мать.

Они останавливались, чтобы обняться, и вся процессия останавливалась. Разжимали объятия, и процессия трогалась.

— Я не могу догадаться, мои дорогие, — сказал старик.

И тогда они снова обнялись.

Старик вернулся домой, сшил из заранее приготовленного на этот случай куска сурового полотна два небольших мешочка, догнал процессию, накинул на отца и мать эти два мешочка. И тогда они пошли дальше.

«К дому губернатора! — кричали куклы. — К дому губернатора!»

Какого губернатора? В доме губернатора давно был Дом пионеров. От губернатора ничего не зависело, от пионеров еще меньше.

Старик, кривляясь, подходил к дому губернатора, он требовал освобождения сына. Куклы подвывали ему. Из дворца выбежали пионеры. У них давно были сломаны все игрушки. Они расхватали кукол и стали так размахивать ими по воздуху, что быстро разогнали всякое скопление горя.

Старик пришел не вовремя. Губернатор отсутствовал. Наверное, он умер.

— Я ничего не могу для вас сделать, — сказал генерал. — Это все плоды, плоды…

Он никак не мог припомнить, что за плоды, и только постучал пальцем.

Время играло против него, не историческое — конкретное время играло, потому что за это время он успел стать для старика влиятельным, сильным, почти всемогущим, и вот когда пришло время в этом убедиться, время сыграло против, вся репутация пошла насмарку. Менять законы он не мог. Он так и сказал:

— Понимаете, над законами я не властен.

Старик поднял на него огромные серые глаза.

— Но там же сидят ваши, — сказал он.

— Кто это «ваши»?

— Ну, в мундирах.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Вы можете приказать.

— Шутить изволите! — взвился генерал. — Да у нас генералов как кур нерезаных.

Старик укоризненно покачал головой:

— Кто же вам давал право командовать мной?

— Я не командовал, я хотел докопаться до истины.

— Что есть истина?

Старик не пародировал, он спрашивал совершенно серьезно, Каварадосси тоже ждал генеральского ответа.

— Годы вы чего-то добивались от меня, и вот пришло время, и вы не хотите мне помочь. Меня сажали — вы получали повышение, выпускали — у вас возникало широкое поле деятельности, а должно было быть совсем иначе хорошо мне — вас повышают, еще лучше — у вас новая звездочка, и вот пришло время, когда вы можете мне помочь и отказываетесь. Разве это справедливо, генерал?