Али аль-Мисурати - Барабаны пустыни

Громкий голос Ахмеда вернул меня к действительности.

— Ливийская армия безоружна. Правительство боится собственной армии и хранит оружие в арсеналах, вдали от солдатских казарм. Нам нужно добиться ликвидации американской базы.

Шейх Селим возразил:

— Если мы заставим американцев уйти, не займут ли их место русские?

— Я готов заключить союз с самим дьяволом, если это поможет освободить нашу землю и уничтожить сионизм…

Тут даже я не выдержал:

— Ты действительно веришь, что Россия поможет нам уничтожить сионизм?

— Да.

— Ей-богу, ты соврал. Возможно, Россия согласится оказать нам материальную и моральную поддержку, но не в такой степени, чтобы мы смогли уничтожить Израиль. Ведь Россия сама признала создание государства Израиль.

— Это было давно, сейчас условия изменились… Одним словом, интересы России не противоречат нашим, поэтому для нашего дела она в тысячу раз лучше США.

Здесь друзья заспорили все разом. У меня снова началась головная боль. Я встал и вышел на улицу. Отовсюду доносились запахи пищи — наступил час ужина. Дома я сразу же заперся в своей комнате, отказавшись от еды.

И вот пришло то утро. Придя на работу, я принялся разбирать бумаги, а мои коллеги продолжали обсуждать развитие событий на Ближнем Востоке. Зазвонил телефон. Едва я поднял трубку, как услышал взволнованный голос Махмуда:

— Брат, началась война.

— Какая война? Что ты говоришь!

И сразу мои коллеги хором закричали: «Война! Война! Война!»

Ахмед выбежал из комнаты и через минуту вернулся с транзистором. Все арабские радиостанции передавали военные сводки. Дикторы кричали: «Арабские братья, ваша героическая армия самоотверженно сражается на Синае». Я шептал про себя, как молитву: «Аллах, сделай победу союзником арабов. Мое сердце с вами, герои-солдаты». А диктор продолжал: «На Яффу, арабы, на Хайфу, на Тель-Авив, герои. Настал час освобождения священной земли!»

Мои коллеги пустились в пляс, предвкушая скорую победу.

К полудню все жители Триполи, от мала до велика, вышли на демонстрации в поддержку своих арабских братьев. Повсюду гремели радиоприемники, люди пели и плясали от радости. Я с трудом добрался до дома. Горячая арабская кровь бурлила в моих жилах. Впервые в жизни я участвовал в демонстрации, шел твердо, с гордо поднятой головой. Во мне рождался новый человек. Патриот, революционер, твердый духом, готовый преодолеть любые трудности. Всю ночь мне снились сладостные сны.

Утро принесло всему арабскому народу горькую весть о поражении. Израиль разгромил египтян, почти полностью уничтожил египетскую авиацию. Вся арабская нация оплакивала это поражение. И вместе со слезами из наших душ уходили слабость, сомнение, отчаяние. Стихала боль, затягивались раны, и мы готовились к революции, великой арабской революции, против собственных недостатков, против сил реакции и империализма.

Мы редко видели Махмуда дома. Он активно участвовал в народном движении, организовывал демонстрации, распространял листовки, создавал комитеты народного сопротивления и отряды военной подготовки, собирал пожертвования на закупку оружия. Забастовка охватила всю страну. Народные комитеты потребовали ликвидации иностранных баз и прекращения перекачки нефти. Правительство подало в отставку. Новый кабинет обрушил массовые репрессии на национальные силы. Руководители народных комитетов были брошены в тюрьмы. Махмуда тоже приговорили к 6 месяцам тюрьмы. Но вулкан революции не потух. В его глубинах бурлила кипящая лава, но кратер пока безмолвствовал.

Мой отец из гордости отказался подать прошение о помиловании Махмуда. Мать не оплакивала его участь. Я впервые почувствовал гордость и восхищение Махмудом. Испытания сделали меня твердым арабским революционером. Теперь я знал, каким путем мне идти, чтобы жить свободным человеком на свободной земле…

Потянулись томительные дни. Но я верил, что придет день, когда солнце свободы взойдет над нашей землей и осветит лучами победы, надежды и жизни наш печальный город. Победа будет на стороне справедливости, ибо выше ее нет ничего в мире. Жизнь шла размеренно и монотонно, но все мы жили ожиданием революции. Правда, мы перестали шутить и смеяться. Дома мы обходили молчанием вопрос о Махмуде, так как вся наша страна напоминала большую тюрьму.

Махмуд отсидел свой срок полностью. Он стал замкнутым, молчаливым, задумчивым. Он часто отсутствовал дома и не любил, когда его втягивали в разговоры о политике. Одно время мне даже казалось, что у Махмуда исчезло желание бороться за свои принципы и веру.