Мануэла Гретковска - Метафизическое кабаре

Джонатан поднимет палец и на фоне ощипанных висельников произнесет:

— Безумцы Божьи, какой благодати они удостоены: милостью Божией их лишили разума, чтобы больше не мучились.

— Лучше закрой лавку и пойдем выпьем пива у Голденберга, — умоляюще посмотрит на Джонатана Гиги. — Когда же наконец кончится этот кошмар с Лейлой…

Джонатан понимающе промолчит.

— Гиги, кошмар и мир кончатся в 23.59, взгляни на часы. — Лейла вынула из сумочки электронные часы, зеленые цифры которых показывали 22.30, — потому что больше на счетчике ничего нет.

*Кто я? Эротичный знак вопроса.

Я даже точно не знаю, где живу. Какое мне дело до всего этого вокруг. Лязг, вопли, над которыми вырастает Статуя Свободы — здешняя, парижская, на Лебяжьем острове посредине Сены, позеленевшая от надежды. Или та, другая, нью-йоркская. Ее так высоко поставили, чтобы нельзя было ей плюнуть в лицо. Статуя Свободы, символ свободного мира, держит в лапе гигантский вибратор, которым трахает себя вся эта цивилизация. Потому что человек должен быть свободным, работящим и культурным, верующим или глубоко неверующим. Какое мне до этого дело? Культура, всякая культура со времен французской революции является пропагандой. Идеи, рекламы, торговля. У меня свеженький Деррида! Продаются мысли сезона для международных идиотов из кафе*!!! Только у нас — вскрытие интеллекта после трепанации! Литературные идейки — дешево! После подписки на нашу газету будешь, как Гомбрович [6] Гомбрович, Витольд (1904–1969) — польский писатель-абсурдист. , гарантия — год!

Или кич, или смерть. Кич — уютный безопасный закуток. Вокруг кича — жестокость и ужас: настоящая картина, хороший стих. Увидеть действительность — это увидеть жестокость. Показать увиденное — это уже кич. Но кто же я?

*Парижские бистро расцветают осенью. Притягивают светом, теплом, запахами кофе.

— Café crème, café noisette, un verre de pastis ; мне — кофе и божоле. Почему ты ничего не говоришь? Молчишь и молчишь, уставясь в стынущий кофе?

— Джонатан, — простонал Вольфганг, — что ты хочешь, чтобы я сказал? Крик непереводим ни на один язык.

— А, извини, — Джонатан скрылся за листком «Le Monde».

Вольфганг капающим зонтиком ворошил кучи окурков на полу.

— Я утратил веру, — и пригвоздил тлеющий хабарик.

Джонатан, не показываясь из-за газеты, улыбнулся. — Ты, католик, утратил веру? Шутишь, христианство так сконструировано, что благодаря Святой Троице, даже если ты перестанешь верить в Бога, у тебя еще остаются Дух Святой и Христос, — рука вынырнула из-за газеты за чашкой.

— Рассказывай дальше, давай всю Библию с гарниром. У меня время есть.

— Бог назван Терпеливым, но я теряю терпение с тобой. — Джонатан отшвырнул газету. — В чем дело? Я стараюсь тебе помочь, а ты с претензиями?

— В четверг у меня свидание с Бебой, вымоленное звонками, цветами, письмами. Она хотела месяц отдохнуть. Перестала ходить в Кабаре, сидит в устланной бархатом и фотографиями квартире. Мне кажется, она там мяучит, царапая бархат, и следит за мной из темноты своими кошачьими глазами. Коты останавливаются на улице, смотрят на меня.

— Случайность.

— Случайностей* не бывает. Ты немного знаком с физикой? Мой знакомый из Хайдельберга, физик малых частиц, прислал мне формулу случайности. Наверное, ему дадут нобелевскую. — Вольфганг вынул из кармана брюк мятый конверт. — Сегодня я получил от него это письмо. Случайностей не существует. — Он расправил смятые, исписанные формулами листки. — Исходить нужно из происшествия, предшествующего так называемой случайности. Назовем его а 1. Если а 1предшествует а 2, то:

α 1= 1 1+2 2+ 3 2+ 4 2+… +(n — 1) 2+ n 2= n(n + 1)(2n + 1)/6

Итак, случай а 2следует дифференцировать по продолжительности того же процесса в условиях вакуума (предполагая, что гравитация G равна четвертой силе параллельных ускорений, и принимая во внимание алгебраическую ферментацию секунды)

Получаем логарифм

Понимаешь, случайностей не бывает, коты на меня смотрят, я утратил веру. Ни колокола, ни колокольчики уже не будут подгонять мою душу.

— Слушай, — Джонатан отложил листок с вычислениями на кипу газет, — мир устроен так, что никакой кирпич, галактика или формула не могут тебя заставить верить. Тут ты прав, в этом не бывает случайностей, потому что есть свобода. Стоп, — остановился Джонатан, — ты поэт, а не философ, попробую иначе. Нет науки о красоте, о красоте можно только догадываться, нельзя дать ей определение. Так же и с верой, которая является догадками о Боге — нашими или Его собственными. Никакие вычисления не подтвердят и не опровергнут этих догадок. Я надеялся, что любовь к Бебе лишит тебя иллюзий, что ты увидишь, как в действительности устроен мир. Однако иллюзией оказалась твоя вера, потому я боюсь, что иллюзией окажется и твоя любовь.