Мануэла Гретковска - Метафизическое кабаре

— Я договорилась и не могу отказаться.

— Тем хуже для тебя. Ты узнала бы много интересного.

— Не сомневаюсь. Вечером приходить, Владимир Дмитриевич? — часы ржаво продребезжали девять.

— Как всегда, как всегда.

Я могла бы догадаться. Ценнейшей коллекцией Колдунова были спички. Он показал их однажды дождливым вечером. Вынес из спальни книгу-шкатулку, оправленную перламутром. Он хранил сокровище в домашнем сейфе. Раскрыл обложку с выгравированной внутри надписью: «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир». (От Иоанна 3:19)».

В гнездах шкатулки лежали спички. Покрытые пеплом, наполовину сгоревшие, некоторые — крашеные. Все они поместились бы в обычном спичечном коробке. Я не сомневалась: Колдунов свихнулся на старости лет. К своей идефикс подобрал теорию. Было из чего выбрать: он прочел тысячи книг о православии.

— Есть некоторые некрашеные. Ничего. Трубецкой писал: «Икона имеет цвет созерцания».

— Угу, — сказала я без энтузиазма, отдавая себе отчет в абсурдности восхищения палочками. А если Колдунов издевается надо мной? Ехидство эксцентричного старика. Он почувствовал мои колебания.

— Ну, ты же не слепая. Помнишь «Троицу» Рублева? Дух Святой, Бог Отец и Бог Сын в образе ангелов. Смотри, здесь то же самое, — объяснял он теологию спички. — Щепка — это Христос, потому что умер на кресте. Головка — это Отец, он — глава семьи, а огонь — пламя Духа Святого, ниспосланного на Апостолов. Зажженная спичка — это Троица, пламенеющая в Единстве.

— Есть тут какая-нибудь из Соловков?

— Мы обсуждаем это в нашем кружке. Отец Михаил собрал некоторые улики — духовные. Он — известнейший экзорцист. Ни один дух от него не скроется.

— Когда вы удостоверитесь, то прекратите поиски? — Я беспокоилась о финансах Колдунова. В феврале он задержал плату. Покупал у какого-то проходимца «маленькую икону дороже золота», то есть спичку в свою коллекцию. Пока он не компенсировал расходы, продав настоящую старую икону, я работала за «спасибо».

— Достоверность? Достоверность — не для этого мира. Здесь мы можем верить. Для этого мира — только ложь.

— Вы не ответили мне. Я не верующая. Я руководствуюсь логикой. После того, как вы найдете спичку из Соловецкого монастыря, вы завершите свою коллекцию?

— Не стану я перед тобой отчитываться, — обрушился он на меня за нахальство. — Заурядный рассудок не поймет моих замыслов.

— Не смею даже следовать за вами, князь, — опустила я скромно глаза. Я была уверена, что работаю у сумасшедшего. Пока платят — играю свою роль.

До конца вечера я читала о святом Григории Паламе.

Случилось самое худшее. Я давно это предчувствовала. Сумасшедшие могут жить за пятерых. Обладают нечеловеческой силой. Но, когда она кончается, они, обессилев, падают, словно мертвые, сраженные молнией, ниспосланной ревнивыми и справедливыми богами.

В тот день Колдунов чувствовал себя лучше. Ангина прошла, он вновь обрел цвет. На его толстом лице это выглядело как восковой румянец, покрывающий щеки святых на иконах. Он острил, грыз печенье и вдруг подавился. Замахал руками, содрал с шеи фуляровый платок. Спазматически хватал ртом воздух. Недолго думая, я подбежала и хватила его кулаком по спине. Он схватился за сердце. Другой рукой зашарил по карманам. Высыпал из них свитки бумажных платков.

— Мое лекарство, — прошептал он, бледнея. Я на коленях обшарила ковер. Может, лекарство завалилось среди платков?

— Нету! — я была в панике. Колдунов задыхался. Его рука бессильно упала мне на плечо. Я подняла голову. Его просящий взгляд указывал на двери спальни. Я сорвалась с ковра и влетела туда. В темноте горела лампада. Она тускло освещала фотографию женщины и пузырьки с лекарствами на столике. Пальцы мои тряслись от страха. Антибиотики, что-то от кашля… — есть! Нитроглицерин! Колдунов терял сознание. Я тоже не помню, что было дальше. Наверное, я влила ему в рот капли, кажется, массировала синеющие руки. Немного придя в себя, я схватилась за телефон.

— Не нужно, — сказал он тихо, но уже своим обычным, здоровым голосом.

— Владимир Дмитриевич, сердечный приступ, нужно вызвать врача!

— Никакого приступа. В моем возрасте это нормально. Налей чаю.

Нагнал на меня страху, а теперь, как ни в чем не бывало, будет чаи распивать!

— Знаете что? Вместо того чтобы умаляться духовно, лучше бы сперва похудели. Разгрузили бы сердце.

— Э-э-э там, — лязгнул он об чашку искусственной челюстью. Мы сидели в молчании. Мне кажется, он радовался каждому мгновению. Дышал медленно, глубоко. Смаковал варенье. Тиканье стенных часов превратилось в мелодию спокойно уходящего времени.